До него никто из местных в самолет не поднимался. И версий на тему, как выглядят эти самые «местные» выдвинуто было немало. А он — молодой, высокий, черноволосый, в самом обычном костюме и при галстуке — был как-то слишком уж прозаичен, его и заметили-то не сразу. Однако именно от него пришло, наконец, разрешение, покинуть ненавистный самолет. Правда, пока не всем.
— Ситуация, в которую вы попали, не простая, — спокойно пояснил он измученным ожиданием пассажирам. — А потому мы поступим следующим образом. Сейчас все взрослые совершеннолетние пассажиры приглашаются на информационное собрание, которое состоится в помещении местной военной базы. Там мы подробно обсудим с вами сложившуюся ситуацию, а затем вы сами уже решите, что и в какой форме вы будете рассказывать своим детям. Прошу на выход.
«Дети», особенно старшего возраста, недовольно зашумели:
— Почему только им? Говорите всем! Мы тоже имеем право на полноту информации!
— На что вы имеете право, знают ваши опекуны, или те, кто временно выполняет эти обязанности, — спокойно возразил черноволосый. — Я ваших законов не знаю, и решать за ваших руководителей не намерен. Поэтому пока — будет так, как я сказал. Пожалуйста, взрослые, выходим, не задерживаем остальных.
Взрослые ушли. Дети остались. К счастью, на этот раз ждали недолго. Уже минут через десять в салон вошла стюардесса, и пригласила на выход подростков шестнадцати и семнадцати лет. По ее словам, местные власти предоставляли для ожидания гостиницу. Вообще, это было странно. За прошедшие минуты никакого собрания провести бы никто не успел, решения принять, основываясь на полученной информации — тем более. И вообще, на выход, прежде всего, следовало бы отправлять малышей, им сидеть и ждать сложнее…
Но взрослых не было. А подростки указанной возрастной группы радостно спешили покинуть самолет.
* * *
— И все же я вынужден настаивать, Владыка, — в голосе говорившего мешались почтительность и непреклонность.
— А скажи ты мне честно, Риньер, вот лично тебе — оно зачем? — удобно откинувшись в кресле, Владыка протер глаза. Все же в очках они уставали. Или дело тут было не в очках. Ведь раньше он носил их практически целыми днями. А теперь… А теперь, видно, спать надо было чуть больше, чем пара часов в сутки. Но днем у него были дела. А ночью… А ночью дела были тоже.
И вот теперь уже вечер, а он рассчитывал попасть домой до заката, летние ночи и без того слишком коротки. Надо уже заканчивать эту эпопею с очередным заблудшим самолетом. Но подчиненные сегодня просто в ударе. Они бы такое рвение по делу проявляли. А то такая инициативность, словно, бедные, от скуки маются, чем и занять себя не знают.