— И до какого момента я буду под твоей опекой? До восемнадцати? Или до вступления в брак?
Он чуть вздыхает, опасаясь ее реакции, но отвечает честно:
— Пожизненно, Анют.
— По… то есть… но как же?.. — еще не испугана. Растеряна, смятена, но все еще просто стремится понять.
— Это не так уж страшно, Анют, — он ободряюще ей улыбается. — Со временем будешь жить одна. Ну, или с мужем, как сложится. А со мной даже видеться не будешь. Просто будешь высылать мне по почте необходимые документы, я — подписывать. Это формальность, Анют. Для тебя это будет просто формальность, — на него все сильнее наваливалась усталость. Все же две бессонные ночи, третий день на ногах. Повышенная активность в течение дня, конечно, позволила ему отогнать сонливость прочь. Но усталость никуда не делась. И теперь, когда он сидел неподвижно на краешке кровати, опасаясь не то, что прикасаться к своему ребенку, даже просто неловко шевельнуться, он все сильнее чувствовал, как ноет поясница и затекают плечи. А главное, язык ворочается с трудом, а еще о стольком надо сказать… — Если я сяду поглубже и обопрусь спиной о подушку, ты ведь не станешь кричать, что я опять нарушаю какие-то там границы? — решил уточнить, прежде чем шевелиться. Сил на еще одну вспышку ее паники у него, пожалуй, не хватит.
— Садись, конечно, — ей стало неловко. Все же это его квартира, и кровать до последнего момента тоже была его. А здесь, в общем-то, и сесть больше некуда.
Он с облегчением устроился в изголовье, вытянув ноги, откинув голову так, что затылок уперся в стенку, и подложив под поясницу мягкую подушку. «Счастье все же бывает», — подумалось. Теперь бы еще не уснуть.
— Дай мне руку, — попросил он девочку.
— Что?
— Устраивайся рядом и дай мне руку. Ну, ты ведь больше со мной не воюешь?
Подняла на него темные свои глазища, вздохнула, не найдя повода отказаться, взбила подушку, аккуратно пристроила возле его и села рядом, скопировав его позу. Разве что голову не откинула — напряжение все еще пружинило в ней, не отпускало.
— А руку?
Помедлила. Но дала.
Он положил ее маленькую ладошку на свою, легко скользнул пальцем по линиям, про которые кто-то придумал, будто они скрывают судьбу. Затем поднес ее ладонь к лицу, мечтательно вдохнул, ощущая, как бежит ее теплая кровь под прозрачной кожицей, какие невыносимо тонкие там сосуды…
— Ар! — дернулась она, когда его губы обожгли, прижавшись к самой середине ладони.
Он со вздохом открыл глаза. Ну что за ребенок!
— А это штраф, — заявил он ей с нарочитой наглостью. — Мы с тобой вчера о чем договаривались? Что ты позволяешь мне тебя касаться.