— Конечно. Ты не думай, я все понимаю, — она придвигает к себе лист бумаги, поданный ей Аршезом, берет в руки ручку, решительно выводит первые слова. — Ксандар! — зовет, оторвавшись от письма.
— Что, малышка?
— Спасибо тебе.
— Это Арику.
— Ему — само собой. Но без тебя он бы не смог мне помочь. При всем желании. Спасибо.
— Не за что, кроха. Живи. И не плачь по ночам, — он улыбается чуть печально, глядя на нее сверху вниз. — И погладил бы тебя по головке, да твой дракончик мне за это руку отгрызет.
— Отгрызет, не сомневайся, — кивает Ар, все еще решающий проблему выбора фотографии.
— А кто мне говорил, что у вас прикосновения — едва ли не основа культуры? — недоуменно оборачивается к нему Аня.
— У нас — да. А ты — человек. Да и он привык годами человеком притворяться. Так что основы нашей культуры пусть на особях нашей культуры и практикует, — невозмутимо отзывается Аршез. — Ты пиши, Анют. Ксану скоро лететь надо, нехорошо, если он задержится.
Она писала. Ксандар перечитывал. Зачеркивал. Исправлял. Предлагал другие обороты, менял акценты. Она переписывала, стараясь выражать его мысли своими словами. Он вновь перечитывал и исправлял. Письмо в итоге получилось каким-то рваным, дерганным, путанным. На взгляд Ани, информации не несло вообще. Кроме, разве что, первой фразы: «Мама, я жива!» Но Ксандар был согласен передать лишь такое, и Аня была ему благодарна за то, что хоть такое соглашался. Все остальное он обещал объяснить на словах. И про Аню, и про то, чего не стоит делать после получения ее послания.
От фотографии, все же выданной Аршезом после долгих раздумий, оторвали уголок с названием города и датой. Ксандар сложил все вместе, сунул в нагрудный карман и, простившись, улетел, пообещав дать о себе знать не раньше, чем через пару месяцев.
Они остались.
— Довольна? — притянул ее к себе Аршез.
— Да, — она не вырывалась. Обняла его в ответ, прижалась, наслаждаясь его теплом, его силой, проходящей сейчас сквозь нее мириадами крохотных звездочек, даря почти что блаженство. Вот так просто: только обнимать, прижиматься к нему — уже блаженство. — Спасибо тебе! Ты — самый лучший! Волшебный! Сказочный!
— Анечка, — его пальцы зарылись в ее волосы, он целовал ее в лоб, в висок, скользнул чуть ниже, мимолетно прихватив губами мочку уха, ловя ее судорожный вздох. Ласковым касанием убрал волосы с шеи и приник губами, только губами, в том месте, где шея переходит в плечо. Ничего не хотел, только ощущать ее запах, чувствовать, как бежит кровь по ее венам, как бьется пульс. Как бьется в ней сама жизнь — юная, трепетная. Такая хрупкая.