Брат Константин тихо сунул мне свёрнутую в трубочку бумагу. Я развернул лист и медленно, внятно зачитал:
– Должно знать слугам Божиим из Святой Защиты, что в селе нашем, Перемышьем прозываемом, близ славного города Белоречий, со Сретения сего года ведьма завелась, и очень большие досады поселянам творит. Пришла она к нам неведомо откуда, про себя обсказать ничего не могла, обмёрзла потому что в дороге. Лет ей, почитай, пятнадцать будет, росту низкого, сложения слабого, вида отвратного. Один глаз бельмом заплыл, другой чёрный, недобрый. Поселили её милости ради у Викентия, кров дали и хлеб. А неделю спустя у Викентия корова сдохла, а уж какая справная была корова! Дальше-больше, повздорила она с Манькой, Акима дочкой, что на околице. И дня не прошло – захворала Манька, животом маялась аж до Благовещения. Тогда-то и смекнули люди, что дурной глаз у этой Дуньки пришлой. От Викентия общество решило её к Матвею с Антониной поселить и на прокорм из общинного припаса долю выделять. А после Вознесения град у нас невиданный случился, и посевы побило. А всё потому, что озлобилась Дунька, как Антонина ей за леность поучение сотворила. И мало того града, у Акима почти все куры сдохли. На Петра же и Павла так и вовсе захворал Аким, и до сих пор хворает, нутро у него болит. И все понятно, чему то причиной. А в церковь Божию Дуньку поначалу приводили, так там её колотун тряс, ну и отступились, батюшка Сергий велел не принуждать, болезнь в ней, сказал. Только все поселяне про то понимают, что не болезнь это вовсе, а бесы её не пускают. Батюшка же Сергий молод ещё, недавно на селе служит, к жизни не пообвыкся ещё и потому в делах таких не сведает. А меж тем многие замечали, как ночью Дунька совой оборачивается и в трубу печную вылетает, а перед тем, как петухам кричать – вертается обратно в трубу. И вот дабы не случилось у нас ещё и худших бедствий, обращаемся мы, поселяне Перемышья, в Святую Защиту, дабы истребила она означенную Дуньку, во славу Господа нашего Иисуса Христа.
– Ну что, Антонина, – выдержав паузу, начал я, – подтверждаешь всё написанное?
– Истинно, истинно подтверждаю! – мелко закрестилась она. – Как есть ведьма, костёр по ней, проклятущей, плачет!
– Кто ещё готов подтвердить вышеозвученные обвинения? – в голосе моём добавилось льда.
Крестьяне тихо загудели. Вроде и согласны они были с Антониной, но вот так выйти пред мои строгие очи, назвать себя и дать показания – как-то не горели жаждой.
– Что ж, – убедившись, что охотников нет, заговорил я. – В селе вашем, Перемышье, мы с братьями уже два дня провели. Вышеозначенную Дуньку, – тут я уже подпустил в голос иронии, – мы тщательно допросили, имели также беседы с отцом Сергием, с Викентием, Акимом, Манькой и другими здешними жителями. Следствием Святой Защиты установлено, что рабе Божией Евдокии шестнадцать лет, что с раннего детства страдает она тяжёлыми болезнями, жила с тёткой после смерти родителей. Зимой же этой, когда в родном селе её, Закопанье, случился голод, тётка Евдокию из дома выгнала, дабы своих родных детишек прокормить. Девочка скиталась по дорогам, пробавлялась редкой милостыней, пока не оказалась в вашем селе. Здесь её приняли неласково. В частности, установлено, что Манькин отец, Аким, совершил над нею насилие, а сама Манька, узнав про то, Евдокию избила колом, из плетня вынутым – чтоб та не болтала о сем деле кому ни попадя. Корова же у Викентия сдохла, ибо подпасок ваш Андрюшка заснул, а скот разбрёлся, и корова наелась ядовитой травы огнегривки. В доме же Матвея с Антониной Евдокию, по сути, рабыней сделали, нагружали бессовестно по хозяйству и чуть что, лупили вожжами. Касаемо сдохших кур, то хорьков никто не отменял, следить надо лучше. Град же выпал по грехам вашим, особенно грехи Акима и Матвея с Антониной гнев Господень утяжелили.