Едва я, сжевав сосиски с макаронами, вышел из дома в предрассветную темень – истошно заверещал комм.
– Ну, привет, Саша, – раздался бархатистый голос. – Иван Лукич беспокоит, Валуйков. Не забыл такого? Ты вот что, Саша, ноги в руки – и срочно дуй ко мне в кабинет. Дело на сто миллионов.
– Вообще-то мне на работу нужно, – хмуро заметил я. – Как вы знаете, увольняют меня с первого, и если нарисуют сегодня прогул, то премии не видать.
– Саша, ну на хрена ты придуриваешься? – заклокотало в трубке. – Тут всё серьёзно. Короче, двигай к нам, а с начальством твоим, если что, я сам утрясу. Всё, отбой!
И я двинул. Не стоило дразнить этих гусей. Мне бы лишь день простоять, да ночь продержаться. Пусть мне Лукич снова полощет мозги, уж вытерплю как-нибудь. А вот завтра с утра выну батарею из комма… и хоть обзвонитесь вы все.
Давя ботинками раскисший снег, я дочапал до метро, стоически перенёс толкотню, и спустя сорок минут уже стучался в кабинет номер двести пять.
Иван Лукич на сей раз сидел не за столом, а сбоку, в гостевом кресле.
– Молодец, Саша, быстро бегаешь, – заметил он, сканируя меня своими бледно-голубыми, слегка навыкате глазами. – Ну что, не уломал ещё дедушку?
Я пожал плечами. На идиотский вопрос отвечать не следовало.
– Короче, Саша, сейчас с тобой поговорят, – строго сообщил куратор. – Очень советую отнестись к разговору серьёзно.
– И с кем же говорить? С костоломами? – дёрнулся мой язык, и совершенно некстати. Не та у меня была позиция, чтобы тонко троллить.
– А… – махнул рукой Лукич. – С тобой как со взрослым.
Другой рукой он потянулся к столешнице и нажал какую-то невидимую с моей стороны кнопку. Я зачем-то начал мысленный отсчёт: десять, девять, восемь… Когда дошёл до двух, на пороге возникла грузная фигура. Белая ряса, панагия на груди, но голова непокрыта. Чёрные с проседью длинные волосы волнистыми прядями сбегают назад, на указательном пальце правой руки – знаменитый перстень, глаза – умные, внимательные, цепкие.
Лукич соскочил с гостевого стульчика и семенящей походкой направился к вошедшему.
– Благословите, владыко! – сложил он руки лодочкой.
Всё чудесатее и чудесатее, вспомнилось присловье Деда.
– Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, – скороговоркой пробормотало новое действующее лицо.
– Да вы никак крещеный, Иван Лукич? – непритворно удивился я.
– Было такое в раннем детстве, – не смутился тот.
– А как же агностицизм? – нет, сегодня мой язык окончательно меня сгубит. Ведь с прежней кураторшей, Антониной Львовной, я себе вольностей не позволял – за то и неприятностей не имел.