Я своё рожденье не опозорю!
Во мне силы хватит пересилить силу,
Силу чародейскую в этой чаше!»
А в руках у Дюка чаша змеевая
Мечет пламя, синее сверканье.
По бокам-то чары сыплются искры,
С лопаньем трескучим падают на землю.
Злобиха с злобесной злобою хохочет.
Сам атаман тут встань да поднимися.
Славный Илья Муромец молвит Дюку:
«Брось, добрый молодец, не пей этой чаши,
Выплесни зелье на чародейку!»
Дюк атаману так опять ответил:
«Доблестью-отвагой мать меня родила
В славного-могучего Илью-атамана!
Я ль своё рожденье здесь опозорю!
Выпью, Илья Муромец, я эту чашу,
Силу чародейскую в ней пересилю!»
А в руках у Дюка чаша полыхает:
Мечет пламя, страшное сверканье!
По бокам-то чары сыплются искры,
Падают на землю с лопаньем сверкучим.
«Выпью эту чару, чару роковую,
За князя Владимира, да за Русь святую!
За святорусское всё богатырство!»
Выпил смертное Дюк подношенье,
Выпил-покачнулся, с ног свалился...
Тут-то и не выдержал Добрыня Никитич,
Прянул Добрыня через столы-лавки
Ловить чародейку, колдунью Маринку.
В руки колдовка — ан и не далася;
Прыгнула к окошку, оперлась на раму,
Захохотала хохотом бесовским:
«Нынче извела я молодого Дюка!
Завтра изведу я и тебя, Добрыня!»
Стукнулась Маринка головой об стену.
Сделалась сорокой, в окно улетела.
Дюк перед кончиной ещё слово молвил:
«Славный Илья Муромец, атаман могучий!
Ты возьми на память от меня одежду:
Платье подорожное то, дорогое —
За меня помощником оно тебе будет!»