После еще двух концертов она снова вышла в фойе, поблагодарила его и попросила больше не присылать цветов, так как ей уже становится неудобно. Караджов помотал головой и сказал, что она их заслуживает и, наверно, сами по себе цветы ей не в тягость. Может быть, он в тягость?
— Вам часто подносят цветы? — ответила она вопросом.
— Мне? — удивился он.
— Возможно, вы их заслуживаете больше, чем я…
Караджов вытянул лицо в комической гримасе, заулыбался. И, безошибочно улучив момент, пригласил ее поужинать. К его удивлению, она сказала в ответ, что очень голодна и с удовольствием перекусила бы, но только не по приглашению, а так, за компанию.
Караджов весь сиял. Он держал пальто и флейту в кожаном футляре, потом одну только флейту, ужасно внимательный и услужливый. Он предложил несколько ресторанов, к одним можно подъехать на такси, другие здесь рядом. Она выбрала самый близкий. При входе он с легким поклоном открыл перед Ледой дверь, и так продолжалось, пока они не заняли отдельный стол. По ее просьбе официант принес вазу для караджовского букета, затем принесли свечи — уже по просьбе Караджова. Стол засветился теплыми огоньками, но суета вокруг продолжалась.
Мне не следует слишком стараться, внушал себе Караджов и все же старался, сам того не желая. Закуска — холодные мозги с грибами — неплохо шла под водку, и караулящий вблизи официант мигом наполнил опустевшие рюмки.
— Вы давно играете? — спросил Караджов.
— С детства.
— И все на флейте?
Она тонко усмехнулась.
— Сначала на пианино, потом на флейте.
— В вашем роду кто-нибудь играет?
— Мой дядя.
— Яблоко от яблони… — елейно произнес Караджов. — Это очень трудно?
— Постепенно привыкаешь.
Он смотрел на ее губы — красиво очерченные, выпуклые и в то же время нежные.
— Скажите, почему флейта такой древний инструмент?
Она пожала плечами, и в вырезе платья проглянула молочно-белая, очень гладкая кожа.
— Дудка, поэтому…
Караджов остался доволен объяснением. Если бы она знала, как он и его дружки лихо играли на ивовых дудках, когда были пастухами…
— Флейты были у греков, у римлян, а у нас их не было, — важно заметил он.
— Были — кавал.
— Не слишком ли он… примитивный?
— Нисколько. Очень выразительный инструмент, звучит более грустно, чем флейта.
Это и я мог сказать, с сожалением подумал Караджов. Принесли второе.
— Я вырос в деревне, — наконец преодолел он свою робость. — Почитаю классику, но особое наслаждение мне доставляет народная музыка. Эти слова о кавале должен был сказать я, но услышал их от вас. Очко в вашу пользу.
— Вы мне льстите.
— Должен сделать еще одно признание: я бы не хотел вам льстить, но невольно получается.