— Ох, тетя Дима, не спрашивай меня! Думаю, давно, но что из того… Хочешь чаю?
Диманка отказалась, она снова чувствовала себя скованно.
Евлогия выключила чайник.
— Главное, чтобы папа поправился, — проговорила она, звеня чашками.
— А я могу его увидеть? — преодолела себя Диманка.
— Пойдем. — Евлогия взяла ее за руку. Диманка замерла на ватных ногах перед белой дверью. Каким он ей покажется, и не лучше ли было бы…
Скрипнула дверь, и она встретила взгляд Стоила. Он смотрел прямо на нее. У Диманки мурашки побежали по спине — с кровати на нее глядела пара измученных глаз, провалившихся под брови, несоразмерно большие для ссохшегося лица. Стоил был просто неузнаваем.
— А, Диманка, — с усилием произнес он ее имя. — Входи, входи.
Диманка испуганно мотнула головой, готовая захлопнуть дверь.
— Входи, — повторил он. — А где Ева?
— Я здесь, папа, — отозвалась Евлогия за спиной Диманки.
— Заходите, что же вы…
Они вошли, Диманка взяла протянутую ей руку, белую и тонкую, как у девушки.
— Ну как ты?
— Лучше. Ева, дай стул своей тете.
Диманка закусила губу — Стоил так выразился, будто она и в самом деле была близкой родственницей. И ответила тоже вполне по-родственному:
— Не смей разговаривать, я немного побуду и пойду на кухню. — Почему на кухню, она сама не знала.
— Как это не смей? — удивился Стоил. — Наоборот, мне надо понемногу прокручивать шестеренки. — И он болезненно улыбнулся.
Женщины присели возле кровати.
— А вы как поживаете? — поинтересовался Стоил. — Как сын?
Он не помнит, что виделся с ним в больнице, подумала Диманка. Ответила, что все у них нормально.
— Вот и хорошо, — сказал Стоил.
Евлогия поправила воротник его пижамы. Диманка заметила, как слабо пульсируют вены у него на шее.
— Не слишком привлекательное зрелище, правда? — усмехнулся Стоил. — Что поделаешь, от судьбы не уйдешь.
— Какая тут судьба! Ух, попадись мне эта… — пригрозила Евлогия.
— Юродивые, говорят, божьи люди, Ева. Найден не приходил?
— Крыстев предупредил, что зайдет попозже.
Стоил ощупал свою голову.
— Когда я был малышом, меня стукнули в это же самое место, тоже камнем. Мы играли в бабки, какой-то озорник швырнул голыш, и я грохнулся на землю. Самой судьбой было назначено, чтобы это повторилось… — Он заворочался в постели, стал вращать глазами и с внезапной нервозностью заговорил, уставившись куда-то вверх: — Пойми, Бонев, нам с тобой надо смотреть в корень… Раз уж мы установили потолок, значит, нам с тобой есть о чем подумать, есть о чем… И выпусти ты эту чокнутую, пока не поздно… О, что это еще за колокольный звон во время жатвы? — Стоил повернулся к растерянным женщинам, поглядел на них и спросил упавшим голосом: — Кто вы такие?