Машина вздрогнула, рванула с места и заплясала по вспаханному полю. Черная масса земли стремительно мчалась навстречу и ныряла под колеса, а машина металась то влево, то вправо, буксовала, неистово ревя, снова рвалась вперед, шарахалась из стороны в сторону, и гора, видневшаяся впереди, качалась туда-сюда, как пьяная.
Кое-как они выбрались на проселок. Колеи были неровные, на разных уровнях, то проваливались, то дыбились, машина подминала высокую траву, сшибала бурьян, а Евлогия глядела вперед, вцепившись в руль, и даже не сообразила сбавить газ или перевести рычаг на меньшую скорость. Они пролетели мимо персиковых садов — изумленный сторож проводил их долгим взглядом, — перемахнули железнодорожный переезд и выкатили на асфальт. Тут машина успокоилась, Евлогия крепче нажала на газ, и они добрались до больницы. Вот и все.
Жители Семково звонили ей по телефону, благодарили, а родные Станчо даже посылочку ей прислали. Операцию сделали вовремя, и закончилась она благополучно — у парня уже начинался перитонит. И пока шеф на все лады расхваливал ее перед собравшимися, она вспомнила, что в четверг хотела навестить шофера в больнице. Ну и напасть, совсем забыла!
Что же она делала в четверг? Моталась по служебным делам, потом ходила делать прическу, под вечер решила пройтись по нижней улице, вдоль речки, а когда собралась повернуть обратно, бросила взгляд на противоположный холм, где находилось кладбище, и неожиданно пошла туда.
Берега глубокого каменистого русла речки соединяло тонкое бревно. Пройдя по нему, Евлогия попала на чей-то виноградник, затем пролезла сквозь ограду из колючей проволоки. Кладбище было разделено на три части: болгарскую, самую большую, армянскую и еврейскую. Болгарское кладбище было чистое, ухоженное, хотя и заметно бедней, чем соседние. Тут и там вдоль центральной аллеи вырисовывались силуэты гробниц с небольшими мраморными статуями женщин в скорбных позах, их охраняли могучие сосны и пышные ели. Некоторые из этих гробниц местной знати уже обветшали, статуи покосились. Остальные надгробия представляли собой приземистые каменные сооружения с неизменным крестом наверху, их окружали скромные, поросшие травой могилы. Всюду стояли стеклянные банки и потрескавшиеся, словно старые фрески, фарфоровые тарелки, из которых по субботним и воскресным дням кормился благодарный мир пернатых.
Совсем другой вид имели могилы атеистов, уже захватившие немалую площадь. Над ними возвышались деревянные пирамидки с пятиконечной звездой наверху. Будто здесь было капище далеких пришельцев, чья вера во многом отличалась от веры всех других. Папа тоже атеист, почему-то подумала Евлогия.