— А мне что, не нужно? — спросил Бонев.
Стоил пожал плечами.
После некоторого колебания Бонев отпустил машину, и они пошли вдвоем по безлюдной улице.
— Что это ты особняком держишься? — спросил Бонев. — Тебя что, не пригласили на угощение?
Помолчав, Дженев ответил вопросом:
— Как ты-то можешь принимать подобные приглашения?
— Если б отказался, я бы вас обидел! — сказал Бонев, без нужды повышая голос.
— Так ты ради этого два часа морщился в президиуме?
Боневу был непривычен такой тон — вернее, он успел отвыкнуть от него, но сдержался.
— Было заметно? Значит, не зря я пришел — вы сделаете необходимые выводы! — попробовал отшутиться Бонев.
— Я б на твоем месте сел в зале, — продолжал атаковать Дженев. — Где-нибудь посередине, а то и в самом конце.
— Чтобы произвести впечатление?
— В первый раз, может, и произведешь, а во второй, в третий — люди привыкнут.
— И что?
— Да ничего. Вдруг услышишь что-нибудь дельное, приправленное острым словечком…
— Тогда, может, мне идти впереди, спиной к тебе? — пытался скрыть раздражение Бонев.
Деревянная ограда кончилась, перед ними в синих сумерках открылся скверик. На скамейке, обнявшись, замерла влюбленная парочка.
— Я хочу задать тебе личный вопрос, — снова заговорил Дженев. — Можно?
— Давай!
— У тебя есть домработница?
— Нет, а в чем дело?
— Кто у вас ходит за покупками?
— Теща, жена… А что?
— Давно ты последний раз был в зеленной лавке, в бакалее?
— Хм… скажем, полгода. Но…
— А сидел за столом вместе с рабочими?
— Сам-то ты сидел? — огрызнулся Бонев.
— Я у тебя спрашиваю, у первого секретаря.
Бонев чувствовал, что реагирует не так, как следовало бы, но сказал:
— Это что, персональная критика невзирая на лица?
— А тебе неприятно? — ответил вопросом Дженев.
Бонев уже не мог сдержаться.
— Вот что, — твердо сказал он. — Нечего наступать на больную мозоль. Я сам знаю, как мне быть и что делать.
— Тогда заседай в президиумах и избегай разговоров, которые тебе не по вкусу, — холодно ответил Дженев.
В молчании подошли они к нижней площади и остановились посреди тротуара, не решаясь ни проститься, ни возобновить разговор. Выручила привычка: обменявшись несколькими фразами о работе, о неотложных делах — Бонев всячески остерегался поучающего тона, — они разошлись. С тех пор они не встречались один на один и держались так, будто словесной перестрелки у фабричной ограды никогда не было…
Дженев снял руку с телефона. Когда-то Бонев именно в это же время пригласил его на первую беседу, Зачем же он понадобился сейчас, когда между ними все давно уже ясно?
Кабинет первого секретаря был отделан высокими панелями под дуб. Добротные, из хорошего материала, панели эти были, однако, чрезмерно светлого тона и придавали не только кабинету, но и его хозяину вид не слишком серьезный, хотя это не соответствовало действительности. За годы работы здесь Бонев зарекомендовал себя человеком уравновешенным, серьезным, трезво мыслящим. Никто, и Дженев в том числе, не помнил случая, чтобы Первый занимался, допустим, самовосхвалением или обошел стороной промахи и упущения, имевшие место в работе окружного комитета. Это производило хорошее впечатление. Иногда Дженеву казалось, что, пускаясь в самокритику, Бонев хитрит, заранее рассчитывая на такой эффект. Однако это не меняло дела.