Это напоминало торжественную процессию, только все двигались гораздо быстрее. Древний обряд с особыми костюмами и никому не понятными ритуалами, пронеслось в голове у Дэффи, когда он свернул на Степни-стрит. Впереди бежали мужчины с фонарями; он прибавил ходу и почти нагнал их. Их крики были словно обрывки песнопений старинного и полузабытого праздника, который не отмечался ни разу за всю их жизнь.
– Держи ее!
– Хватай ее!
Дэффи молчал, стараясь не сбивать дыхание. Монноу-стрит, извиваясь, будто змея, вела их к блестевшей в лунном свете реке. Впереди всех преследующих несся его отец. Его парик съехал в сторону. Дэффи поскользнулся на гнилой кожуре и чуть не упал. Возглавляла процессию Мэри Сондерс. Она шаталась, словно пьяная; белый, светящийся в темноте шлейф ее платья волочился по грязи. К груди она прижимала груду каких-то тряпок – нежно, будто ребенка. Кусок кружев упал на землю, и она на мгновение остановилась, чтобы его поднять.
Все было предопределено. По Монноу-стрит можно было выйти только к реке. Прохожих на улице не было, только загнанный зверь, и погоня, и изредка изумленные лица в окнах. Мэри Сондерс мчалась прямо к мосту. Отсюда отверстия между его каменными опорами казались не больше игольного ушка. Кадваладир был уже в нескольких футах от беглянки. Нет, она не собирается броситься в реку, понял вдруг Дэффи. Она все еще думает, что сможет спастись.
Всю ночь Томас Джонс просидел возле тела своей жены. Он держал ее у себя на коленях. Один раз дверь со скрипом приоткрылась, и внутрь осторожно заглянула миссис Эш, но он обрушил на нее такое страшное валлийское проклятие, что удивился сам. Он и не знал, что еще помнит эти слова.
Но на дворе стояла слишком теплая для сентября погода. Похороны нельзя было откладывать.
В полдень мистер Джонс вышел из дому и постучал в дверь плотника Джеда Карпентера. Его панталоны были ржавыми от крови. Костыли скрипели и качались. В кармане лежало около двух гиней, из тех денег, что нашли у преступницы. Этого вполне хватало на добротный буковый гроб.
Потом он сделал что-то, чего не делал ни разу за всю свою жизнь. Томас Джонс поднялся наверх в спальню – в середине дня – и улегся в постель. Кажется, он потерял всякое представление о том, где находится; мир кружился у него над головой. Если перестать думать, наступит тишина, а это будет хуже всего, понял он. Поэтому он начал задавать себе вопросы, один за другим, как ребенок, швыряющий камни в спящую собаку. Когда он сумеет закончить тот атласный корсет для миссис Гриер? Выплатил ли мистер Дженкинс последний шиллинг за свой летний сюртук? Сколько колбасы осталось в кладовой – или, может быть, она уже испортилась?