Судья слева внезапно проснулся и потер свои водянистые глаза.
– Может ли обвиняемая назвать имя хотя бы одного уважаемого гражданина, который смог бы свидетельствовать о ней как о добропорядочной девушке?
Она покачала головой.
– Выказывала ли обвиняемая раскаяние?
«Это мой последний шанс», – поняла Мэри. Как день подачи прошений в Магдалине. Эти люди не хотят правды, им нужны сожаления, слезы и угрызения совести. Но когда они записывают твою жизнь в свои толстые книги, то излагают ее только своими словами.
– Испытываешь ли ты сожаление, мучает ли тебя совесть?
Мэри покусала губы.
– Бывает ли так, что ты склоняешь голову и рыдаешь? – нетерпеливо спросил судья.
Она кашлянула:
– Иногда.
Ответ был явно неправильным.
– Когда ты рыдаешь – оттого ли это, что ты искренне сожалеешь о содеянном, или из жалости к себе? – подсказал он.
– Я сожалею.
– О чем же именно ты сожалеешь?
Оттого, что она все время смотрела вверх, на судью, у Мэри заболела шея. В тюрьме говорили, что если как следует их разжалобить, то можно избежать виселицы, тебя приговорят к ссылке в Америку. Но она никак не могла представить себе эту невозможную страну. Мэри подумала об Эби, собирающей сахарный тростник под палящим солнцем, и у нее перехватило дыхание.
– О платье, – тихо сказала она, как будто самой себе. Это был самый честный ответ.
– Говори громче!
– Я сожалею о платье.
– О каком еще платье?
– О белом бархатном платье-полонез, расшитом серебряной нитью, – тщательно, с расстановкой выговорила Мэри.
– Том самом, что было на тебе в день ареста? Платье, которое принадлежит миссис Морган? – спросил один из адвокатов.
– Оно принадлежит мне.
– Объяснись. Как это платье может принадлежать тебе?
– Я его вышивала. – Теперь слова вылезали из нее медленно, как под нажимом. – Я его заработала.
– Ты убила свою хозяйку из-за платья?
В толпе зашептались. Мэри вспомнила, как миссис Джонс дернула платье за рукав, как треснула ткань, и пожала плечами. Она слишком устала, чтобы объяснять.
– Ты сделала это ради денег? Ты хотела продать его?
От яркого света свечей на стенах у нее закружилась голова. Адвокат как будто расплывался прямо у нее на глазах. Да и сама она таяла, утекала прочь, как весенний снег. Он ничего не понял. Все эти богатые люди – они и не могли понять. Их мантии были отделаны самым дорогим мехом, но они этого даже не замечали. Впервые за много месяцев Мэри пришлось говорить так много. Она снова откашлялась и сделала еще одну, последнюю попытку:
– Она не должна была отнимать то, что принадлежит мне.
– О ком ты говоришь?
Она хотела произнести имя покойной, но так и не смогла.