Если только кто-то не написал его раньше как предостережение.
Видел ли его инспектор Хьюитт? Наверняка. Но если да, почему он не забрал бумагу с собой как улику?
Я быстро пролистала стопку бумаг. Кажется, здесь примерно страниц пятьсот. Да, точно — они пронумерованы. Пятьсот тринадцать листов, каждый из которых исписан микроскопическим почерком мистера Колликута. Должно быть, он работал над этим трудом с тех пор, как был еще школьником в коротких штанишках.
Несмотря на убористый почерк, на полях почти каждой страницы были втиснуты тысячи замечаний и исправлений, и от каждого шла тонкая линия, соединяющая его с тем местом в тексте, к которому оно относилось, «неисправность» заменялась на «расстройство», «устройство» на «приспособление» и тому подобное.
Очень прямолинейно.
Это те самые замечания, которые друг Адама Поул именовал заметками на полях? Вероятно, нет. Заметки на полях — это информация о повседневной жизни, а эти каракули — правки мистером Колликутом собственной рукописи.
По крайней мере, так я думала, пока не наткнулась на слово adamas.
Сначала я подумала, что речь идет об Адаме. Мистер Колликут сделал заметку в своей книге об Адаме Сауэрби? «Adamas» — это обозначение для «Адам Сауэрби»?
Но нет, этого не может быть. Второе имя Адама — Традескант. Я видела это на его визитной карточке.
И тут до меня дошло, да так, что мне показалось, будто меня стукнули палкой по черепу.
Adamas — это же латинское слово, обозначающее «бриллиант». Так сказал Адам!
Это слово было обведено кружком и связано линией-стрелкой со списком различных регистров, которые когда-то были частью старинного органа в Браксхэмпстеде. Он хотел вписать это слово между «гемсхорном» и «скрипкой».
— Ты еще не нашла?
Голос миссис Баттл и ее тяжелые шаги по скрипучей лестнице.
Я подскочила к двери и высунула голову в коридор.
— Я уже иду, миссис Баттл, — окликнула ее я и услышала, как ее шаги замерли. Должно быть, ей тяжело подниматься по ступенькам и она не хочет делать это без необходимости.
— Можно ли мне воспользоваться туалетом, пока я тут? — прокричала я с неожиданной назойливостью. — Боюсь, я…
Я не уточнила, но нужды в этом не было. Человеческое воображение способно на все, когда ему позволяют самостоятельно заполнить пробелы.
Я отчаянно взмолилась, чтобы наверху была уборная. Она должна быть, это же пансион.
— В конце коридора, — проворчала она, и ее шаги двинулись обратно.
Я вернулась к изучению пожитков мистера Колликута. Для такой переполненной комнаты их было на удивление мало, если не считать свалки из органных труб.