Хватаясь за тонкий сухой хмызняк, сержант медленно поднимался на взгорок. Солнце клонилось к закату, и задерживаться здесь не было смысла. Да и не могли они, не имели права: комбат отпустил до вечера. Что ж, придется так и доложить: поиск ничего не дал. С этой мыслью у Калашникова связалась другая — придется расстаться с должностью. Он понимал: комбат не простит разиню-взводного, у которого пропал солдат…
Сержант повернул голову: послышалось, будто в кустах кто-то стонет. Макейчик повел плечами:
— Ничего не слышно.
— Вот только сейчас…
— Почудилось. Когда все время об одном думаешь, всегда так бывает.
— Тихо, — сержант поднял палец. — Вроде там…
— Да, — насторожился Макейчик. — Только не там, а здесь, в лесочке.
Прочесали лесок — никого. Обман какой-то. Пошли правее и на опушке увидели человека. Он лежал вниз лицом, выкинув вперед руки. Это был солдат — молодой, обросший густой черной щетиной, вовсе не похожий на Зубова. Он не отзывался, лишь тихо стонал: видать, мучила боль. Гимнастерка во многих местах разорвана, на теле видны кровоподтеки, ссадины…
Метнувшись к речке, Макейчик принес в пилотке воды. Поднес к губам солдата. Тот сделал глоток, открыл полные страха и ненависти глаза и вдруг двинул рукой:
— Газават!
Вода расплескалась, полилась ему на грудь.
— Что… Что ты сказал? — склонился над ним сержант. — Ты сам откуда, а?
Веки солдата сомкнулись. Больше он не проронил ни слова. Сжал зубы, затих, будто заснул.
7
Поеживаясь от утренней прохлады, Донцов поднял голову: вокруг, лежа на траве, спали солдаты. Даже Наталка, обычно чуткая, беспокойная, и та, поджав под себя ноги, витала в сновидениях. Не спал только пастух. Он сидел у костра и аккуратно, не спеша, подкладывал хворост в огонь.
— Раненько встал, папаша, — подойдя к нему, сказал Донцов.
— Не ложился я, командир.
— Совсем?
— Такой наше дело… На кого барашка оставишь? На бога? А что он, бог…
— Это как же понимать, выходит, и бог доверие потерял?
— Понимай как хочешь. Но скажу: сперва привяжи осла, а потом доверяй его богу.
— Точно, — улыбнулся Донцов.
— Не мы придумали… Народ говорит.
Старик склонился над черным казаном, поддел шампуром янтарную лепешку, подождал, пока стечет жир, и положил ее на свежесорванный лист лопуха.
— Без отдыха плохо, — опять заговорил Степан.
— Понимаю, но как иначе? Мал-мал посплю днем — всю ночь потом песни пою. Старому ничего. Надо Хухут больше отдыхай. Встанет солнце — Хухут молодец, а теперь спи Хухут. — Старик потянулся к мальчику, поправил на нем бурку. — Спи, отдыхай, Хухут.
Стопка лепешек все увеличивалась. Зацепив шампуром еще одну, румяную, жаркую, чуть пахнущую дымком, старик поднес Донцову: