Губерт вернулся.
— Ну, что там?
— Бася звонила. Смотрела репетицию «Электры». Страшно уговаривала, чтобы мы сходили. Вычерувна, говорит, великолепна…
— Это какая же «Электра»? — спросил Алек.
— Гофмансталя. Этакая немецкая Электра. Надо будет сходить. Завтра у тебя время есть?
— Конечно. Можем сходить. А Бася будет?
— Нет, Бася сегодня на премьере.
— Ага. А декорации Малика?
— Ты же сам помогал ему рисовать.
— Не для «Электры». То был «Мастер и подмастерье»>{45}.
— Так их же дают в один вечер.
— Странное сочетание.
— Это что-то вроде бенефиса Вычерувны. Она всю жизнь Электру играла — вот и теперь захотела. Только сейчас бенефисов не устраивают, так ей потихоньку отвалят всю выручку за завтрашний спектакль. Ну, а Горбаль играет в «Мастере и подмастерье».
— Откуда ты все знаешь?
— Так ведь это же ты должен все знать. Чудак, право. Ты же работаешь в театре.
— Работаю, работаю… Одно название что работаю. Возле Малика околачиваюсь.
— Не знаю, как там возле Малика, а уж возле Марыси Татарской — это точно.
— Хороша чертовка, — задумчиво сказал Алек.
— Не так чтобы очень, — насмешливо улыбнулся Губерт.
— Губерт, ты мне изменяешь! — закричал в ответ на эту усмешку Алек.
— Ну, уж никак не я, — зашелся от смеха Губерт. — Изменять тебе может только Марыся.
— Ах ты, шельма! — закричал Алек, принимаясь по-боксерски тузить катающегося по дивану Губерта.
— Ой, не надо, пусти! — смеялся Губерт. — Я только что пообедал, это вредно.
— Вот я тебе пущу! Ты же знаешь, что я люблю ее.
— Тоже мне любовь! — презрительно скривил губы Губерт.
Алек опрокинул его на диван и принялся молотить кулаками.
В эту минуту снова зазвонил телефон.
— Одуреть можно от этих звонков! — сказал Губерт, вставая с дивана.
Он взял трубку, сказал «Алло!» — и тут же отложил ее.
— Шушкевич спрашивает, нет ли тут тебя.
Алек прошел в переднюю, взял трубку из рук друга, но не успел произнести: «Да, это я», — как тут же уронил ее на столик и с ужасом взглянул на Губерта.
— Боже ты мой, — тихо сказал он. — Адась Пшебия-Ленцкий застрелился.
Театральный зал, где ставился спектакль — не то бенефис, не то юбилей Галины Вычер, — был удивительно неудобный. Кроме всего прочего, здесь были скрипучие кресла и тишина устанавливалась только тогда, когда публика застывала, вся обратясь в слух. Как только внимание зрителей ослабевало, зал скрипел, будто несмазанная дверь. Но в тот миг, когда свет погас и вот-вот должен был подняться занавес, в зале воцарилась глубокая тишина. Молодые люди сидели вместе: Алек, Губерт и Бронек Злотый. Еще минуту назад они, затаив дыхание, слушали рассказ Алека о самоубийстве Адася. Пшебия-Ленцкий застрелился сразу же после разговора по телефону с Алеком. Разумеется, виной всему были деньги Билинского, которыми Адам по доверенности Шушкевича распоряжался совершенно свободно. Точно Алек пока ничего не знал, но был уверен, что остался нищим.