Когда Эльжбета умолкла и раздались жидкие аплодисменты (слушатели боялись проявлять энтузиазм), разгневанная Геленка обратилась к матери.
— Что с тобой? Ведь это ужасно… — произнесла она резко.
Оля улыбнулась.
— Геленка, — сказала она, — ты опять ничего не понимаешь.
Геленка умолкла и отвернулась.
После короткой паузы Эльжбета начала исполнять песни Монюшко. «Полевая розочка» не произвела впечатления. Потом Эльжбета запела «Абрикос».
Оля напряженно слушала эту песню, ожидая чудесной рулады в конце куплета. И как раз во время этой рулады ощутила чье-то легкое прикосновение. Обернулась. Незаметно вошедший Анджей осторожно поставил стул подле стула матери и, сев совсем рядом, приник к Оле.
Оля протянула руку и наткнулась на ладонь сына. Анджей крепко стиснул ее запястье. И больше уже не отпускал, и так, держась за руки, словно влюбленные, они дослушали песню.
С того утреннего, а вернее, ночного разговора в комнате Анджея Оля не обменялась с сыном ни единым доверительным словом. И то, что они сейчас вместе внимали музыке, собственно, тоже не было разговором. Но Оля понимала, что и для Анджея это была разрядка, а может, и минута обретения какого-то иного мира, радуги, которая возносится над долиной страха.
В то же время — чувствовала Оля — и для нее и для Анджея это была минута воскрешения давным-давно забытого: воскрешения детства. Вдруг она увидела себя идущей по улице Чацкого, мирной, тихой улице, и ощутила в своей руке ручку маленького Анджея. Она чувствовала, как эта ручонка с полнейшим доверием, крошечная и верная, повинуется ее движениям и как малыш безотчетно доверяется ей и тому направлению, в котором она его ведет. А теперь уже не вернуть ни этой доверчивости, ни чувства нерасторжимого единства. Анджей упрекал ее во многом, ей он внушал страшные подозрения.
И все-таки они сидели рядом и держались за руки, чего уже не делают мать и сын, когда тот становится взрослым, а значит, навсегда потерянным для матери.
И мелькнула у нее мысль странная, может даже страшная, что Антек ей сейчас гораздо роднее и, поскольку он мертв, — тем более представляется живым. Припомнились ей Юзек и тетя Ройская и все, что было с ними связано.
«Она похоронила его в мавзолее, а я даже не знаю, где лежит мой, — подумала Оля. — Но это ничего не значит, и тот мавзолей обратится в прах…»
Она ощутила жалость в сердце и страх, что и Анджей может таким же образом стать ей «роднее», и осудила себя за эту мысль, равносильную примирению с гибелью Антося и даже как-то возвеличивавшую его смерть. Нет, нет, нельзя так думать. Еще «это» случится и с Анджеем. Оля крепче сжала его руку, словно умоляя, чтобы он не уходил, был вечен, оставался с ней, а уж она не задаст ему ни единого вопроса.