— Ошибаешься.
— Во всяком случае, для них вы делаете больше, чем для меня. Деваться от них некуда. Ну почему вы не хотите дать мне эти деньги?
— Потому что знаю — толку от этого не будет.
— Не пропью же я их!
— Уж лучше бы пропивал.
Валерий засмеялся. Даже сейчас, когда его не было видно, смех этот таил в себе удивительное очарование. В нем еще оставалось обаяние прежнего, юного Валерека, обаяние, уже улетучившееся из расплывшихся черт его лица. И голос тети Эвелины как будто смягчился:
— Ведь для Климы и Зюни у тебя хватает.
— Климе, к счастью, не много надо. Опустилась до того, что смотреть стыдно. Хоть бы вы, мама, повлияли на нее, чтобы молодая Ройская не ходила по Седльцам такой распустехой.
— Ты ее любишь? — неожиданно наивным тоном спросила Ройская.
Валерий снова засмеялся, но на этот раз уже неприятно. Анджей почувствовал, что на лбу его выступают капельки пота. Он кашлянул и, не дожидаясь ответа Валерия, поднялся на крыльцо. Ройская насторожилась.
— Кто тут? — спросила она.
— Это я, Анджей.
— О боже, я думала, ты давно спишь, — всполошилась тетя Эвелина.
— Где это наш кавалер так поздно разгуливает? — спросил Валерий, небрежно сунув Анджею руку.
Анджей промолчал.
— Ты ужинал? — встревожилась Ройская.
— Ну конечно, тетя, я просто вышел пройтись после ужина.
Но неуверенные нотки в голосе выдали его. Валерий обрадовался.
— Гулять ходил?! Один? спросил он, хихикая совсем уж противно; что-то маниакальное было в этом смехе.
— А если и не один? — сказала Ройская. — Анджей уже взрослый, аттестат зрелости получил.
— Ах да, знаю, знаю, — торопливо и с иронией проговорил Валерий.
— Мы с Ромеком и Алексием были в Петрыборах, — смело заявил Анджей. — Они еще там остались.
— Вы гляньте! — воскликнул Валерий. — Наш барин общался с народом… Так сказать, с крестьянством…
— Я не барин, — отрезал Анджей.
— Как знать, а вдруг моя мать как раз тебе-то и откажет Пустые Лонки со всеми капиталами… Но ты не обольщайся, голубчик, там одни долги.
— Как ты можешь говорить мальчику такие вещи! — воскликнула задетая за живое Ройская.
Но Анджей быстро нашелся.
— Не беспокойтесь, тетя, я уже привык к шуточкам дяди Валерия. — И направился к двери. — Спокойной ночи, тетя, — добавил он совсем иным, неожиданно теплым, грудным голосом.
На этот раз он долго не мог заснуть. Уже за полночь услышал конский топот и галоп; уехал Валерий. Но он думал не о Валерии, а о Касе, Алюне и Ромеке, о том, что через неделю надо возвращаться в Варшаву, а в Варшаве нет никого, кроме отца и панны Романы. И так пусто будет без бабушки Михаси. И он подумал, что бабушка Михася лежит неподалеку отсюда, возле круга, где он танцевал с Касей, и что сейчас, помещенная в деревянный ящик, она страшно изменяется. А ему в Варшаве будет без нее очень плохо. Только сейчас он осознал все значение этой смерти. Анджей встал, подошел к окну и глянул в темноту. Ему показалось, что он еще слышит топот скачущего коня. Он так редко глядел в это окно, что даже сейчас не знает, какой из него вид. Время от времени слышались порывы ветра, как в ту, первую ночь. Неужели опять к дождю? Ветер налетал на его голое тело и наполнял его дрожью. В зыбком сумраке виднелись высокие стволы. Он перегнулся через подоконник и прислушался, не долетают ли сюда звуки «африканского» барабана. Но было тихо. Дождя ветер так и не нагнал.