— Заедешь в Казань к воеводе Ивану Богдановичу Милославскому и передашь эту грамоту.
— Хорошо, боярин. Исполню, как велишь.
А грамота была невеликой, в ней было написано: «Иван! Матвеев, недоброжелатель наш, ныне в опале, не чинись с ним, и я помогу тебе на Москве быть».
Поехал Лужин вдогон за Матвеевым в коляске, вооружённый саблей и пищалью. Воротился через две недели, похудевший, почерневший за дорогу, и привёз только Ивана да Захарку.
— А книга? — спросил Милославский.
— Он сказал, никакой книги у него нет, все рецепты оставлены в аптеке. Вот людей отпустил.
Через час по прибытии Иван-еврей и карла Захарка были в пытошной под башней.
Всего свету было, что три свечи в шандале, стоявшем на столе, за которым сидел подьячий с пером за ухом, а перед ним чистые листы и чернильница. В углу в горне тлели угли, по краям лежали пытошные щипцы и шилья. С потолка свисали верёвки от блока дыбы.
Милославский присел к столу, спросил стоящих и испуганных Ивана с Захаркой:
— Ну что, голуби, скажете добром или под кнутом?
— О чём, боярин? — пролепетал Захарка, который, имея детский рост, едва возвышался над столом. Иван вообще говорить не мог, стучал от страха зубами.
— О книге.
— О какой книге?
— Так кто кого пытает, — нахмурился Милославский. — Ты меня или я тебя? Я спрашиваю о книге, которая была у вашего хозяина.
— Книга, книга, — забормотал Захарка, подводя глаза под лоб. — А она какого цвета?
— Сысой, — позвал Милославский.
От стены, словно выйдя из неё, отделился и подошёл здоровенный детина в посконной чёрной рубахе до колен.
— Дай ему, Сысой, пару горячих, а то он цвет забыл.
— Ой, не надо, — пискнул Захарка, но Сысой одной рукой зажал ему рот, другой, ухватив за ворот, приподнял и как щенка понёс в дальний угол. Там привязал несчастного к столбу. Взял кнут, откинул небрежно назад длинный змеистый хвост его.
— Да не переруби, гляди, — успел сказать Милославский, как раздался тонкий свит и щелчок там в углу, где был привязан Захарка.
— А-а-а, — вскричал несчастный.
И опять тонкий свист и щелчок. Захарка захлёбывался от рыданий.
— Ну, вспомнил цвет книги? — спросил Милославский.
— Вспо... вспо... мнил, — прорыдал Захарка. — Он-на чё-чёрная.
— Всё расскажешь?
— Всё... всё.
— Сысой, подведи его к столу.
В это время словно подкошенный рухнул возле стола Иванка-еврей.
— Это ещё что? — удивился Милославский и кивнул подьячему. — Посмотри его. Ни били, ни жарили, а он уж готов.
Подьячий встал из-за стола, склонился над упавшим.
— Живой он. С перепугу, кажись, в порты наложил фу-у-у.