— Пан князь, — заговорил Разумянский, — нанёс мне столько обид, что они могут быть смыты только кровью. Клянусь, что эта женщина сама ушла за нами, и мы узнали об этом только уже на пути. Мы не могли отослать её обратно, потому что считали её свободной; да и было бы грешно пустить её одну по снегу через лес. Но пан русский князь, как я вижу, не верит мне. Пусть же сабли наши решат, кто из нас прав. Вызываю русского князя на поединок!
С этими словами он красивым жестом швырнул Агадару прямо в лицо свою перчатку. Князь Василий поймал её на остриё сабли и бросил обратно пану Мартыну.
— Пошла прочь! — закричал он на Зюлейку и толкнул её в лицо носком сапога. — Будь ты проклята, негодная тварь!.. Сгинь с глаз моих, пока я тебя не прикончил!
Зюлейка с визгом вскочила с пола и кинулась из избы. Через минуту она в истерическом припадке билась у ног перепуганной Ганночки.
До последней уже дошла весть о появлении в селе Агадар-Ковранского. Кипучую ссору, происходившую в заезжей избе, успели заметить и на сельской площади. Холопы князя Василия, спешившиеся с коней и смешавшиеся с толпой, уже успели многим рассказать, в чём дело.
Хотя и сюда дошли слухи и легенды о жестокости и лютости князя, но на этот раз симпатии большинства были на его стороне. Проснулась ли в этом случае неприязнь к полякам, ещё жившая в русских сердцах после ужасов лихолетья, или чувства собственников, почуявших нарушение своих прав, или, может быть, просто всех этих праздных и далеко не трезвых людей охватила жажда скандала, но только толпа оказалась враждебно настроенною против польских гостей, и между людьми Разумянского и Агадар-Ковранского уже началась драка.
Появление растрёпанной Зюлейки, лицо которой было окровавлено, было встречено грозным рёвом толпы. Ганночка слышала это, и её сердце билось с каждым мгновением всё сильнее и сильнее, старуха же мамка совсем потеряла голову.
— Ой, лишенько, ой, пропала моя голова, — металась она по горнице, — Серёга, Федюнька, Митятка, Ванятка, Кенсенсин, закладайте, идолы, лошадей!.. Ехать нужно… Гнать, что есть духа, нужно, уйти от беды неминучей, боярышню увезти… Ох, чует моё сердце, не быть добру! Вон как лупоглазая персидская баба воет, словно пёс к покойнику! Ой, да шевелитесь вы, негодники, закладайте лошадей-то, ни мало не медля!.. Ужо пожалуюсь на вас государю воеводе-батюшке, так влетит вам; будете знать, как о своей боярышне заботы не иметь! Вот я вас, статуи окаянные!
Однако на старушку никто и внимания не обращал: не до того было. Ганночка суетилась около бившейся в истерическом припадке Зюлейки; холопы убежали на улицу в ожидании, чем всё это кончится.