Федор Алексеевич (Мосияш, Лавинцев) - страница 40

   — Фу-уф! — отложил грамоту Самойлович. — По нему выходит, это я затеваю междоусобие. Эх, с больной головы на здоровую! Что он хоть на словах говорил?

   — Без согласия запорожцев слагать с себя регимент не станет, — отвечал Бурковский. — Но полковник его, Петриковский, с глазу на глаз умолял не верить ему.

   — А я верю, что ли?

Гетман встал, прошёлся по шатру, вздохнув, молвил:

   — Государь вон к нему доверчив шибко. Опять грамоту прислал, просит не ссориться с ним. И с Серко велит ладить. А как?

   — Надо, наверное, к Серко послать кого-то.

   — Надо, конечно. Вон и государь велит обнадёжить их и жалованьем, и прочим довольствием.

   — Кого-то из казаков. Они меж собой быстро сладят.

   — Нет. Казака нельзя. Он либо споётся с ними, либо они его утопят как предателя. Слать надо из рейтар[34] кого-то. А ты веди полки назад, распускай по домам. Не будем поперёк государеву желанию вставать.

Иван Дмитриевич Серко старый заслуженный казак-запорожец, многажды избиравшийся в кошевые за его смётку и ум и искреннее желание всегда бороться за интересы Сечи и её жителей. Казаки даже не ставили ему в укор, что в нескольких вёрстах от Сечи живёт его жена с детьми на невеликом хуторке с огородом и пасекой. Хотя в Сечи исповедуется строгое безбрачие, дабы с «жинкой не возиться», кошевому прощается это нарушение запорожского товарищества ради его высокого и заслуженного авторитета. Да и отъезжает он к жене редко, разве что занедужит, или мёду взять товарищей угостить, или браги хмельной, которую жёнка его Гапуся готовил» великая мастерица.

В Сечи не принято выделяться богатым платьем, и даже на кошевом надет старый, вытертый бешмет с уже выцветшими позументами. Поэтому посланец гетманский рейтар Иван Пчеломед выглядит против кошевого королевичем, хотя в пути долгом пропылился и загорел, как природный арап.

Выслушав гетманского посланца, Серко сказал.

   — Всё это слова, которыми мы по маковку сыты. А вот почему гетман наши клейноды, отобрав у Ханенка, у себя держит?

   — Того я не ведаю, Иван Дмитриевич.

   — А на кой ляд тогда бежал сюда через всю Украину? На заднице чирьи давить?

Рейтар Пчеломед не мог сказать о тайном поручении гетмана «понюхать, чем дышит Сечь, не ждёт ли хана» и он отвечал, как велено.

   — Я ехал сюда, Иван Дмитриевич, чтоб сообщить вам о государевых милостях запорожцам и о скором их удовлетворении.

   — Вот пойдёшь ныне на круг и послушаешь казаков, что они тебе скажут. Особливо о любви к гетману и к его милостям.

Иван Пчеломед был не робкого десятка, но то, что он услышал, стоя на бочке посреди бушующей казачьей вольницы, заставило ёкать его сердце. «А ведь убьют, черти драные, и фамилии не спросят. Убьют».