Только сейчас мичман перевел дух, чувствуя, как дрожат вспотевшие руки. До самого конца он боялся, что что-то пойдет не так и экипаж крейсера попытается отстоять свой корабль. В конце концов, их было вдвое больше, чем русских, и шанс, кинься они вперед разом, имелся вполне реальный. Как минимум, шум бы подняли, а там и с берега помощь бы успела подойти. Даже маленький шанс сохранить корабль — достаточный повод, чтобы рискнуть. Во всяком случае, он бы рискнул, да и в поведении своих людей в критической ситуации мичман не сомневался. Но — не рискнули. Создавалось впечатление, что им попросту наплевать. Те же кочегары вообще с тупыми выражениями лиц молча пошли работать, не выказывая каких-либо сомнений. Деньги перевешивали все. А ведь тот здоровяк-офицер, устроивший целое сражение в рубке, показал, что драться они, в принципе, умеют. Сбить с ног Костина, одного из самых сильных людей эскадры, да так, что у того до сих пор в ушах звенит и ходит он, с трудом удерживая равновесие, это еще ухитриться надо. Но — один, а ведь на борту народу почти сотня… И, тем не менее, даже те, кто не захотел участвовать в их сомнительном предприятии, не бузили, а позволили спокойно запереть себя в трюме. Интересный народ, притом что вроде бы и не трусы.
Пока мичман по примеру многих воспитанных в традициях истинно-русского человека соотечественников предавался сомнениям и глубокому самокопанию, процесс, запущенный им, развивался без его деятельного командирского участия, вполне самостоятельно. Все же не зря Севастьяненко подобрал в экипаж стерегущего народ деятельный, решительный и предприимчивый. В прошлые времена из таких вырастали лихие корсары, на утлых каботажных скорлупках бравшие на абордаж многопушечные галеоны, и храбрые конкистадоры, ради пригоршни золотых готовые сокрушать империи, что они и делали с завидной уверенностью в собственных силах. А сейчас они с готовностью заняли офицерские вакансии крейсера, и мичман с кристалльной ясностью понимал — не отдадут, пускай даже Эссен попытается прислать других. Вот не отдадут — и все. И пускай у них не хватает образования, зато храбрости в избытке. Сам того не ожидая, мичман выпустил наружу джинна пиратской вольницы, и теперь только от него зависело, что будет дальше. Хватит у него сил удержать людей в узде и заставить делать то, что нужно, или рано или поздно все скатится в анархию с печальным концом. А еще Севастьяненко понимал, что казавшаяся ему в первые дни командования миноносцем каторжной должность — это так, курорт. Сейчас ему предстоит учить не двух-трех помощников в относительно комфортных условиях, а сорок человек, причем в бою. И от этой мысли волосы на его голове медленно, но безостановочно шевелились. Но главное, что понимал мичман, это простую истину — он не отступит, ни за что и никогда. И пускай его назовут пиратом или еще кем — плевать, потому что сейчас за ним стояла вся Россия. А Россия превыше всего.