«Всем стоять, никому не двигаться!» — послышался от двери сорванный фальцет. Героический Ван-Ваныч ворвался, споткнулся, держа наперевес булькнувшую бутылку водки, собираясь, как видно, разбить ее о звериный череп злоумышленника. Не увидев перед собою громил, от которых следовало спасать Ведерникова, Ван-Ваныч совершенно растерялся. Через секунду до него дошло, что дело обстоит еще гнуснее, чем он предполагал. «Стой на месте, Караваев», — просипел он. «Вообще-то я вам больше не подчиняюсь», — сухо произнес Женечка и демонстративно развалился на стульчике. Царапина у него под глазом налилась, Женечка вытащил откуда-то носовой платок, мятый, в бурой и красной крови, похожий на засыхающую розу, посмотрел на него и брезгливо отбросил на кушетку. «Ничего, полиции подчинишься», — сообщил Ван-Ваныч, весь дрожа. «Да хватит уже! — Женечка скривился, черная капля из царапины поползла по щеке, по щетине, оставляя красный лаковый след. — Бегаете тут по этажам, пол-школы запугали полицией. Да ради бога! Пускай она пишет заявление, пускай меня сажают. Два года пела мне про свою любовь, а как дошло до дела, вон что получилось». «Ты же ее изувечил, все ей внутри разворотил! — в отчаянии воскликнул Ван-Ваныч. — Это любовь? Человек ты или нет?!» «Я человек, — веско ответил Женечка, в упор глядя на учителя своими желтоватыми, какого-то бульонного питательного цвета, мутными глазами. — И я мужчина. Я не останавливаюсь, если меня завести. Это принципиально. И главное, для нее же старался! Все сегодня было для нее!»
С этими словами Женечка, выгнувшись на стульчике дугой, вытянул из тесных штанов притороченный на собачью гремучую цепь бумажник, а из бумажника — неизвестно как поместившуюся там горбатенькую ювелирную коробочку. В коробочке, на мятом атласе, желтело колечко узорного дутого золота, сильно заношенное; тем не менее камень в кольце, страдавший еле уловимым косоглазием, весил никак не меньше карата и, скорее всего, был натуральный бриллиант. «Так ты жениться, что ли, решил?» — спросил опешивший Ведерников. «Жениться — не жениться, а вот жить вместе можно было прямо с завтрашнего дня, — солидно ответил Женечка. — Только оно мне надо теперь? Я-то расстарался, так, блин, готовился. Это вот все, — Женечка взмахом руки указал на угол, где громоздились полым хаосом картонные коробки из-под алкоголя, — это, думаете, для удовольствия нашей гопоты? Это чтобы праздник, и чтобы она — королева! Моя женщина! И, главное, сама стеснялась, что во всем классе единственная, у кого толком не было секса. Все для нее! А она…» — тут Женечка дернул полосатой, стянутой засохшими потеками щекой и, блеснув глазами, отвернулся.