— Все подряд передачи смотришь? — Лялька не ответила. — Мне принесли интересную книгу. Возьми на тумбочке в спальне.
Отец вышел и через некоторое время, вернулся с книгой.
— «Вокруг Пушкина». Это, по-моему, интереснее будет.
— Пушкин? Я думала, что-нибудь… Ну, ладно.
— Послушай, Ляля, — негромко проговорил отец, — Как бы тебе объяснить… Пушкин… Самсон человеческой мысли и чувства. Я, к сожалению, много сейчас говорить не могу.
— Ладно, оставь.
— Как ты говоришь, Ляля, «оставь»?
— Ну, я говорю, по-чита-ю.
— Нет, не почитаешь. Ни истории, ни культуры не почитаешь. Я не знаю, как это произошло, но ты выросла без почтения ко многому, что для меня и твоей мамы является святым.
— Не остроумно.
— Да, Ляля, не остроумно. Леночка, я пошел, — сказал он жене, выйдя в коридор, и прошагал по коридору к дверям почти неслышно. Когда отец сердился на дочь или ссорился с женой, он говорил две, три фразы, которые ему самому неприятно было произносить, и уходил в другую комнату или в коридор, не производя шума, на цыпочках, словно переставал существовать.
Передача «Человек и закон» закончилась. Лялька зевнула, потянулась. За этим занятием и застала ее мама.
— Ты что, не могла сказать просто: «ладно, прочту»?
— Я же сказала «по-чи-та-ю».
— Вот именно — так ты и сказала.
— А как я должна говорить? Как?
Лялька сморщила свой хорошенький носик. Она была поздним ребенком. Елена Антоновна родила в тридцать лет, уже после защиты диссертации. Отец на четырнадцать лет старше матери. В прошлом году в декабре ему исполнилось пятьдесят девять лет. Гости хвалили его за осанку, за неувядаемый талант, но Лялька заметила, что с каждым годом лицо отца становится все более вялым, каким-то мучнисто-белым, как у стариков.
Книжку отец оставил на столе. Лялька дотянулась, взяла. Книжка оказалась действительно редкой — неизвестные письма Натали Гончаровой и ее сестер Александры и Екатерины. В «новых» письмах жена Пушкина представала не такой, как в учебниках литературы, не погубительницей, не предательницей, а верной, любящей.
Алена пришла одновременно с Юркой Лютиковым. Они встретились у подъезда.
— Не знаешь, Рыба чем больна? — спросила Алена.
— Рыба? — Вопрос его удивил. — Не знаю.
Дверь открыла Маржалета. Лялька была занята, примеряла белые, в рубчик, джинсы. Она стояла посередине комнаты, смотрела в зеркало через плечо и слегка выпячивала зад так, чтобы виден был ярлык.
— Сюда нельзя, нельзя, — сказала она, увидев Юрку Лютикова.
— Я альбом приволок. Персонального у отца нету. Вот — вся эпоха Возрождения. Пять кило.
Лялька без смущения продолжала вертеться перед зеркалом, играя длинными широкими рукавами полупрозрачной батистовой блузки.