13
Утром по субботам мама возила Фостера к психотерапевту. Обычно эти занятия длились час, но утром после игры с Хэнкоком они задержались. Я задумалась, не появились ли у Фостера дополнительные темы для обсуждения. Какова вероятность того, что он войдет в дверь с опухшими глазами и карманами, полными бумажных салфеток? Может, он рассказывал психологу, как гадко я повела себя вчера вечером. Может, у него случился прорыв или что-то подобное.
Это слово — прорыв — вызвало в воображении образы стены страданий, крепости переживаний, сносимых бульдозером. Было ли это похоже? Была ли вообще у Фостера стена, чтобы снести ее? Он не казался подавленным или страдающим. Никакого подавленного гнева. Никакого крика. Что они там вообще обсуждают?
До этого лета, я видела Фостера пять лет назад, на похоронах дяди. Дядя Чарли и мой папа родились с разницей в десять лет, папа был старше, и мы не часто виделись с тех пор, как Чарли с Элизабет переехали в Калифорнию незадолго до рождения Фостера. Они пару раз приезжали на Рождество, когда я была ребенком — я смутно помню маленького Фостера, — но потом перестали. Дядя Чарли был слишком болен, чтобы путешествовать, и мне кажется, они были слишком бедны, чтобы позволить себе билеты. Папа летал туда, чтобы побыть с ним перед смертью, а мы с мамой приехали на похороны.
Фостеру было девять, а мне двенадцать. Мы были единственными детьми там. Единственной семьей Элизабет была ее мама, бабушка Фостера, которая, как мне сказали потом, умерла через пару лет.
Я была достаточно взрослой, чтобы понимать, что это действительно мрачное событие; мой папа потерял брата, единственного родного брата. Но я не знала о дяде столько же, чтобы прочувствовать это лично. Они жили так далеко и приезжали так редко, что я помнила его только таким, каким увидела в гробу.
Я не знала, каким человеком была Элизабет до того, как умер ее муж. Смутно помню ее по тем давним рождественским приездам: длинные светлые волосы и водянистые глаза. Это единственное, что отложилось в моей памяти — счастливая или грустная, она всегда выглядела так, будто вот-вот заплачет.
Мы вернулись в Калифорнию через пять лет после смерти дяди Чарли, и Элизабет смотрела на нас теми же глазами, только теперь они были пустыми. Она обняла папу, маму, а потом меня, но ее объятьям не хватало тепла. Руки были хрупкими, а глаза запавшими.