Испуганно вскочив, он заорал так, что стекла задрожали:
— Музыка!
Забыв о себе, Софка поднялась, пробуя его урезонить:
— Не надо, папенька, не надо.
Но Марко даже не взглянул на нее. Прыжком перемахнул через стол и направился к музыкантам на кухню. Один из них, держа в одной руке свирель, а другой рукой запахивая минтан, согнулся перед Марко и слабым, сонным, но полным решимости голосом сказал:
— Марко… — Но тут же спохватился и поправился: — Газда Марко, хоть мы и цыгане, но и у нас душа есть. Не можем больше. Сам видишь, не можем.
За такой ответ в другое время Марко избил бы и прогнал цыгана, но теперь он стал просто просить:
— Знаю, вижу… Вижу, но я хочу, хочу, хочу! — С каким-то упоением твердя это «хочу», он поднял руки, готовый размозжить цыгану голову, если тот снова воспротивится…
Музыканты заиграли. Правда, устало, через силу, но все же задушевно и громко. Снова в ночном воздухе переливчато запела свирель. Марко как будто только этого и ждал. К удивлению Софки, он не вернулся к ней, а пошел на другую сторону комнаты, к окну, и там, в совершенно темном углу, в изнеможении сел на пол. Софка замерла, поняв, что сейчас произойдет то самое: сейчас он признается ей в любви. Потому и спрятался в темный угол, чтобы она не пугалась его вида; потому и музыкантам приказал играть, чтобы свекровь и стряпуха не услышали его исповеди.
И кто знает, может быть, так все и случилось бы, если бы в этот момент не вошла стряпуха. По ее лицу, по тому, как она держалась, было видно, что она решилась войти после долгих колебаний, после приставаний, просьб, а может, и слез свекрови. Поэтому она была очень зла на всех, а также и на себя, что дала себя уговорить. Но больше всего она была зла на самого свекра Марко. Если его родичи, мужики, не знают порядков, то он, газда, давно живет в городе и должен знать здешний обычай: пришла пора новобрачным идти в свою комнату. И поэтому, едва переступив порог, она почти крикнула:
— Ну, пошли! — И точно у нее нет времени ждать, она стала в дверях, всем своим видом призывая Марко и Софку поторопиться. — Да ну же, пошли!
Софка видела, как он там, в углу, на первый оклик стряпухи «пошли» рванулся было вперед, чтобы и ее, как всякого другого, выгнать прочь, но вовремя вспомнил, что она не деревенская баба, с которой можно обращаться как угодно, а горожанка. Но больше всего Марко поразил вид стряпухи — она стояла подбоченившись, рукава ее белой, чистой рубахи были засучены, а руки обнажены; он понял, что она занималась не мытьем посуды, а готовила постель новобрачным.