— Пошли, пошли, свекор! Хватит, пора уж… — стала торопить Марко стряпуха, ободренная его молчанием.
Софка знала, куда ее зовут, что означает стряпухино «пошли!», куда ее поведут, в какую бездну… Стряпуха строго на нее посмотрела, делая ей знак, чтобы хоть она не теряла головы и делала то, что положено, пусть сама встанет и уйдет, если уж свекор, мужик мужиком, ничего знать не хочет… Стуча зубами и поправляя платье, хотя оно и так было в порядке, Софка встала.
— До свидания, папенька! — Она подошла к Марко и поцеловала ему руку.
Пальцы его были холодные и тяжелые. Проходя через кухню, она услышала за собой, как стряпуха еще более строгим голосом приказала цыганам:
— Ступайте и вы…
Обрадованные цыгане, в спешке волоча по земле куртки и колии, пронеслись мимо Софки к воротам. Но тут же раздался грозный окрик Марко, кинувшегося к стряпухе:
— Стой! Ты что это?
Но для стряпухи, видно, это не было неожиданностью; Софка слышала, как она пыталась его успокоить:
— Ну, ну, газда Марко, знаю я…
— Что ты знаешь, потаскуха городская, что?
— Ладно, ладно, Марко, все будет хорошо, ты, главное, ложись да выспись.
Но в ответ раздался звон разбиваемых оконных стекол. Грохот был такой, что перепуганная стряпуха выскочила с криком: «Беда!» — но вопль ее потонул в еще более страшном треске: Марко крушил уже не только стекла, но и рамы, топтал посуду на столе, сопровождая все это безумными криками, бранью, проклятьями, вполне понятными лишь Софке, в страхе упавшей на постель и спрятавшейся под одеялом.
— Ах, собака, злодей, старый хрыч Митра! Ах, мать, ах, шлюха. Ах, отец, будь ты проклят… Ах! Вы-то ведь…
Софка понимала это так: вам, мол, все было позволено, вы могли делать все, что хотели: сыновей женили, снох себе выбирали! Взять хоть его самого, и его отец женил мальчишкой, и не то что может быть, а наверняка его жена, ставшая теперь свекровью, сперва жила с отцом, своим свекром! И сын его наверняка не сын ему, а брат! И все они, когда хотели, поступали с женами своих сыновей так, как поступали отцы с их женами. И только ему не позволяют! Только ему одному нельзя!..
Неизвестно, чем бы и когда все это кончилось, если бы не послышался испуганный голос стряпухи, обращенный к свекрови:
— Хозяйка, я больше к нему не пойду. Хочешь, иди сама, угомони его, уговори лечь и заснуть, чтобы молодожены могли… Как знаешь, но я больше ничего не могу сделать…
— Пойду! — послышался убитый, но решительный голос свекрови. И в самом деле, к всеобщему ужасу и удивлению, она вошла к нему.
Что произошло между ними, какой был разговор — неизвестно. Но судя по изменившемуся голосу Марко, по его свистящему, глухому, прерывающемуся от бешенства шепоту, наверняка у него и пена выступила на губах. Софка была уверена, что он истязает свою жену, выпытывая у нее признание, что и она жила со своим свекром, с его отцом, пока он был мальчишкой. И Софка чувствовала, что теперь все зависит от признания свекрови, — и не надо ему никаких слов, Марко все поймет по голосу, поведению, непроизвольному восклицанию. Признание ему сейчас было необходимо, как оправдание; получив его, он немедленно, в отместку жене и покойному отцу, бросился бы к Софке… А что Софка не ошибалась, что он действительно мучил и истязал жену, добиваясь у нее признания, подтверждали испуганные крики и возгласы свекрови: