А что действительно настанет пора любви и счастья, Софка чувствовала и по себе. После ужина она ложилась спать с ощущением, что она выздоравливает, поправляется. Утомленная за день, она погружалась в приятную истому и сладостный отдых. Она уже не чувствовала под собой, сквозь тюфяки, голую землю; ее пополневшее тело тонуло в мягкой и теплой постели; случайно шевельнув ногами, она чувствовала, как, соприкасаясь, они рождают ощущение полноты и крепости.
Томча всецело принадлежит ей. Ничего и никого он не знает, кроме нее. Ведь все, что он до сих пор успел узнать и почувствовать, он узнал от нее. И теперь, когда он еще не до конца возмужал, исполнялись все ее желания, даже самые безумные, девичьи! Что же будет потом, когда в нем пробудятся его собственные желания и страсти? Выученный ею, как он тогда будет ее обнимать и целовать!..
Дом начал казаться Софке уютным. Правда, потолок был низкий, пол земляной, но дом уже не производил впечатления холодного и разоренного жилища. Ей стало ясно, что, помимо земляного пола, низких потолков и кухни с таким широким дымовым отверстием, что ночью в кухню никто не решался входить, потому что в него видно было небо, в доме есть и другое: огромное богатство, хранящееся в подвалах, конюшнях и доверху набитых амбарах. Стоит только двинуть рукой, взять все это и разложить, как дом преобразится. Софка так и сделала. Она вытащила ковры и подушки и устлала ими весь дом — пол, стены, углы. Сразу исчезли острые углы, трещины и отверстия в дверях и окнах. Весь дом стал выглядеть по-другому, мягче, теплее, уютней. Даже кухня с новой полкой и расставленными на ней медными тазами и противнями уже не казалась такой пустой и огромной.
И единственное, что иногда беспокоило Софку, так это муж, Томча. Обычно это случалось тогда, когда она оставляла его одного, когда, то ли заработавшись, то ли устав и пресытившись им, она дня три не подпускала его к себе и он переставал чувствовать ее близость. Софка хлопотала либо по дому, либо на кухне, а Томча был в амбарах и на конюшне со слугами и поденщиками. Софка замечала, что, когда он знал, что она не может его слышать и видеть, и обнаруживал, что один из слуг украл что-нибудь или совершил другую провинность, глаза у него начинали сверкать ужасным, нечеловеческим блеском, челюсть выдавалась вперед и тряслась, зубы выбивали дробь. И, к ужасу Софки, ей сразу бросались в глаза его руки, такие же, как у Марко, короткие и волосатые, такая же короткая, плотная шея, низкий лоб и длинный высокий затылок.