Чувствую, как на лбу у меня появляется пот, и поднимаю руку, чтобы стереть его. Элли выставила меня совсем другим человеком, и эти идиоты, которые давали показания, делают выдуманный ею мир осязаемым. Конечно, она может обдурить психиатра. Это так очевидно, но я даже и представить себе не могла такое. Не видела, что надвигается на меня. Все это было ее планом с самого начала. Черт, она меня просто подставила.
– Я выпью еще кофе, – произношу я.
От зачитанных показаний мне становится нехорошо. Я хочу сбежать. Хочу сказаться больной. Хочу наорать на нее, сказав, что она глубоко ошибается. Я не делала ничего из того, что мне приписано. Меня окутала паутина ее лжи настолько, что я начинаю сомневаться, не я ли создала эту ложь.
– Тоже не похоже на Элеанор, не так ли? – Она проигнорировала мою просьбу о кофе и подталкивает ко мне фото Элли. – Если верить вашим словам, по крайней мере. – «Высокая, которая еще симпатичная», – пробегает в моей голове. Она говорит, что ее сестра злая, язвительная и сумасшедшая.
– Нет, – говорю я. – Не похоже.
– Более того, нет никаких записей о том, что она лечилась от психических заболеваний. У нас есть полный доступ к ее истории болезни, и там ничего нет, кроме пары посещений терапевта и этого врача, который давал показания. Он консультировал ее лично и, по сути, сделал заключение, что она здорова.
– Этого быть не может, – говорю я, вспоминая, что она сама мне рассказывала, что родители отправили ее в клинику. – Она точно лечилась. Должна была. Я знаю, что это было так.
– Как вы можете быть столь уверены? Вы не виделись с ней годами, как здесь сказано. Даже теперь, когда она пропала, вы не пытались ей позвонить. Звонили ли вы хоть кому-то?
– Да. Уитеррингтону. Это юрист, который оформлял наследство моего отца. Я говорила с ним.
– Мы прекрасно знаем, кто это, доктор Харринфорд. – Она достает ксерокопию, похожую на завещание моего отца, строки в тексте выделены желтым и розовым маркером. Небольшие стикеры приклеены, чтобы отметить важные и интересные детали. Замечаю, что четвертый пункт отмечен и маркером, и стикером. – Причина, по которой мы его знаем – в завещании, подписанном вашим отцом в день, когда вы приехали в Хортон. Его нашли в доме ваших родителей. А теперь и у вас дома, верно? Полагаю, вы видели его ранее.
Я раздумываю, не соврать ли, но отмечаю про себя, что смысла в этом нет. Может не помочь, а навредить еще больше.
– Я видела его, да.
– И даже не подумали сообщить нам? Элли в нем нет, так ведь? Не могу придумать лучшей причины для огорчения и чувства собственной уязвимости. – Опять это слово – «уязвимость», слово, которое напоминает мне о том, как далеки они от правды. – Потеряв обоих родителей, она выясняет, что отец отказал ей в наследстве. И как мы только что слышали, она не испытывает нужды благодаря семье. Это же как пощечина, после всего, что произошло, не правда ли? Видите это? – спрашивает она, указывая на абзац, выделенный розовым стикером. – Возможно нет, потому что это копия, и здесь бумага сморщилась. От пятен. Мы провели анализ и выяснили, что это слезы, доктор Харринфорд. Без сомнения, они принадлежат вашей сестре. На завещании отца, которого она обожала, с которым у нее были хорошие отношения. Все подтверждается показаниями психиатра. И он вычеркивает ее из завещания сразу, как только приезжаете вы. Как вы это объясните?