Я вхожу, оставляя входную дверь открытой. Музыка становится громче по мере того, как я приближаюсь к прихожей, оставляя за собой цепочку мокрых следов. Я узнаю тревожную, дрожащую мелодию заключительного акта «Мадам Баттерфляй», и тут же понимаю, что это Элли вернулась. Осторожно шагаю по кухне, заглядывая на лестницу к моей старой комнате, но музыка идет не оттуда. Прохожу через прихожую, звук все более усиливается.
– Элли, – шепчу я. Смотрю назад, на открытую дверь, на хлещущий дождь. Я могу уйти, говорю я себе, сжимая перила. Я могу уйти прямо сейчас, вызвать полицию, если захочу. Вместо этого начинаю подниматься по ступенькам, хотя меня подташнивает и крутит в желудке.
Мне кажется, что с каждым шагом меня словно придавливает к полу свинцовыми ботинками, и каждый шаг тяжелее предыдущего. Но я добираюсь до конца ступенек и иду на звук музыки, которая раздается из спальни Элли. Свет включен, а музыка играет так громко, что я не слышу собственного дыхания. Но я чувствую его, эти отрывистые вдохи и выдохи, и, собрав все свое мужество, открываю дверь.
– Элли, – произношу я снова голосом неуверенным и слабым, стараясь не испугать ее. Я не хочу, чтобы она убежала. Но ее здесь нет. Сначала я думаю, что ее комната такая же, какой я ее видела в последний раз: смятые после секса с Антонио простыни, тарелка сожженных спичек рядом с кроватью. Но, когда я смотрю на ее портрет, я вижу, что он обезличен, лицо закрыто темно-красным пятном. Это доказательство, что Элли была здесь. Затем я замираю, услышав за собой хлопок двери.
В первый момент я уверена, что она здесь, со мной, в комнате. Я убеждена, что чувствую, ее присутствие наваливается на меня. Но потом я слышу шаги по лестнице. Разворачиваюсь и бегу за ней.
– Элли, – зову ее я, но мне не отвечают. – Элли! – кричу, добегая до лестницы, на этот раз громче, чтобы она услышала мой голос сквозь музыку. – Подожди! – Но я знаю, что опоздала. Сажусь на ступеньку лестницы, перевожу дыхание. Потом я замечаю, что маленький столик там, где коридор поворачивает, был перевернут, а его содержимое рассыпано по полу. Я встаю, иду к нему. Опускаюсь на корточки, беру рамку с фото, стараясь не пораниться разбитым стеклом. Стряхиваю осколки и поднимаю ее.
Эта фотография из того альбома, что я рассматривала в кабинете. На ней Элли сидит на моем трехколесном велосипеде, ее ноги для него слишком длинные, у нее странный вид, но лицо преисполнено решимости. Я стою рядом, слезы текут, рот открыт в крике. Никто не беспокоится. Никто не вмешивается. Кто-то смотрит на эту картину через объектив, наслаждаясь моментом, над которым потом можно будет посмеяться. Но на этой последней фотографии есть и моя мать, она идет ко мне, на ее лице смешались сочувствие и радость. Она смотрит из-за плеча на камеру, стараясь не улыбаться. Я на нее не обижаюсь, ведь то, что происходит – обычная ситуация, до того как мы стали тем, чем стали. На этой фотографии запечатлено время, когда все мы были нужны друг другу. До того, как Элли попала в «Фэйр Филдс».