— Зачем идти за мюршидами в Чечню, когда можно у себя найти, — сказал устад.
— В этом есть большой смысл, — ответил Шамиль. — Во-первых, людям свойственно больше признавать того, о ком мало знают. Во-вторых, избрание имама из другого народа, но связанного судьбами с нашим, приведет к объединению и совместной борьбе…
— Это может сделать всякий, кто, став у власти, поймет необходимость и выгоду совместных действий, — сказал устад.
— Кого же ты, в таком случае, хочешь предложить возвести в сан имама? — спросил Шамиль.
— Тебя, — решительно ответил Джамалуддин-Гусейн.
— Меня?
— Да. И никого другого.
— Мне кажется, учитель, из-за личного расположения и любви ты переоцениваешь достоинства своего ученика…
— Боюсь, чтобы они не остались недооцененными.
— Я слишком молод для этого…
— Но если тебя поднимает тот, кто стар и является авторитетом?
— Мне остается благодарить. И тем не менее прошу, учитель, тщательно сверить чаши весов справедливости.
— Сын мой, я сверял их целую зиму, перебирая имена лучших, и каждый раз та, на которую было положено твое имя, перевешивала.
— А если я откажусь? — спросил Шамиль.
— Нет оснований, — ответил устад.
— Они есть. И первое — это то, что я не всегда справляюсь с народом. Поистине боюсь, что мне придется после безуспешных убеждений прибегать к мерам насилия, ибо я видел таких, которые в самые ответственные моменты уподобляются людям из племени сабо[45].
— Твой учитель лишний раз убеждается в том, что его выбор правильный… Бояться не нужно. Государства создаются путем насилия и держатся на подчинении законам.
Шамиль не сказал ничего в ответ.
Тогда устад Джамалуддин-Гусейн заявил:
— Ждать больше нельзя. Сегодня заканчивается праздник. Ты должен созвать ко мне гонцов, таких, которых можно послать и в Чечню.
* * *
Устад Джамалуддин-Гусейн оставался в Гимрах.
С помощью гимринских и унцукульских ученых разослал он во все концы нарочных с приглашением видных людей обществ Дагестана и Чечни.
Съезд решили провести в Ашильте. Съехавшихся оказалось так много, что все они не поместились не только в мечети, но даже на ашильтинской площади.
Устад Джамалуддин-Гусейн договорился с ашильтинским кадием и бывшим казначеем Юнусом, чтобы все было торжественно и парадно.
С утра от мечети к горе Арактау двинулась огромная процессия по главе с Джамалуддином-Гусейном, которого народ стал называть шейхом. За ним шли седобородые чалмоносцы-хаджи, совершившие паломничество к святыням ислама в Мекку и Медину. Дальше следовали знатные люди Аварии и Чечни, за ними все, кого привлек барабанный бой.