Мюриды повернули обратно, оголив кинжалы и шашки, и после непродолжительной схватки солдаты были выброшены за окраину села.
Только в минуту короткой передышки воины имама оглянулись и увидели резерв, неожиданно пришедший на помощь. Это был отряд безусых. Девушки и молодые женщины, переодетые в черкески и папахи, вооруженные так же, как их братья и мужья, стали в позицию.
Однако очередная атака сломила силы защитников. Не помогло даже присутствие самого имама. Пыль с пороховым дымом затмили солнце. Земля содрогалась от каждого залпа орудий. Оглохшие от шума, обессиленные от напряжения и жажды, мюриды дрогнули.
Тогда Барты-хан с несколькими старейшими подошел к Шамилю.
— Имам, — сказал Барты-хан, — наше дело проиграно. Не лучше ли пойти на уступки, выдать аманата[47] и тем спасти себя и остальных?
Лицо Шамиля исказилось гневом.
— Нет! — резко ответил он. — Я скорее соглашусь умереть сам и умертвить сыновей, нежели выдать одного из них проклятым гяурам.
Делегаты от народа ушли. Но через некоторое время Барты-хан вновь подошел к племяннику.
— Сын моего брата, — обратился он к Шамилю. — Всюду слышится ропот недовольства. Люди говорят, что имам готов жертвовать всеми ради одного своего сына.
— Значит, они ропщут? — спросил имам, с грустью глянув на Барты-хана.
— Да, сын мой. Говорят: «Чего имам может требовать от других, как смеет призывать к газавату, если сам боится вверить судьбу сына аллаху?»
Шамиль опустился на выступ камня, задумался. Казалось, он ничего не видел, не слышал. Из состояния оцепенения его вывел Барты-хан.
— Смотри, наши отступают по всему фронту, впереди смерть или позорный плен.
Шамиль вздрогнул и вмиг стал на ноги.
— Хорошо, вывешивайте белый флаг, — сказал он решительно и быстро поднялся на крышу ближайшей сакли.
Как только на вершине нижней башни зареяло белое полотнище на фоне синего неба, моментально прекратился артиллерийский и ружейный огонь. Обессиленные противники на виду друг у друга повалились, припадая багровыми от жары и влажными от пота лицами к земле. После короткого отдыха стали подниматься. Беззлобно, с безразличием поглядывая друг на друга, они уводили раненых, растаскивали убитых.
От пытливого взора имама не укрылась радость, которая пробивалась сквозь скорбь.
Оживление царило в стане русских. Солдаты весело кричали, обнимая друг друга, а некоторые пускались в пляс под дробь барабана. Такого имаму не приходилось видеть и в дни их праздников.
Тишина воцарилась на Ахульго. Это была тишина смерти и горя. Даже детского плача не было слышно нигде. Повзрослевшие от нескончаемых ужасов малыши не хотели выходить из подземных убежищ. Только тоненькие ручки их жадно тянулись за горстью толокна или жареной кукурузы.