— Ты прав, Шамиль, посоветоваться придется не только с устадом, но и со старейшинами, учеными Койсубулинского общества. Один мудрец сказал: «Советующийся приобретает в наставлениях, полученных в беседах с мудрецами, такую победу, которую не дадут ему ни войско, ни битва, ни оружие».
В это время с улицы донеслись крики.
— Что за шум? — Шамиль быстро встал, подошел к краю балкона.
— Не только шум, слышны вопли. Может быть, схватились кровники? — сказал Магомед, следуя за другом.
— Это не вопли, а смех.
В ниже расположенной части аула из-за поворота дороги, ведущей к площади, показалась толпа ребятишек.
— Диво! Диво! — весело кричали мальчишки, подпрыгивая от удовольствия. Люди высыпали на крыши домов, выглядывали из распахнутых дверей, окон. Веселые возгласы и громкий хохот с каждой минутой возрастали.
— Что за кейф[22]? Чему радуются наши сельчане? — удивлялся Шамиль, пристально вглядываясь в гущу толпы. — Аллах с ними, пусть лучше радуются, чем плачут…
— Да ты посмотри, на самом деле зрелище довольно потешное, — сказал Магомед улыбаясь.
— Отвратительное, — с возмущением процедил сквозь зубы Шамиль.
Теперь с балкона дома, обращенного фасадом к сельской площади, хорошо было видно происходящее на дороге. К майдану медленно двигалась вереница ишаков, навьюченных пустыми плетеными корзинами. На голову одного из животных была нахлобучена огромная косматая папаха. За ними, громко распевая песни, шатаясь из стороны в сторону, шли в обнимку двое. Один — в черной черкеске, каракулевой папахе, сдвинутой на затылок, — казался вполне приличным. Второй — в бязевом исподнем белье, без шапки; рваный бешмет, натянутый на одно плечо, волочился по земле; из огромных чарыков торчали пучки сена. Бритая голова оборванца, отливая синевой, как круглая тыква, клонилась то на одно, то на другое плечо.
С приближением веселой кавалькады смех и шум становились громче. Тонкие светлые брови Шамиля сошлись у переносицы.
Сквозь узкую щель сощуренных век серые глаза сверкали как лезвия.
— Какое бесстыдство, падение, позор, — шептали его бледные губы.
— Пьяный подобен безумцу, — перестав улыбаться, сказал Магомед.
— Хуже сумасшедшего. Лишенные ума достойны сожаленья, а пьяницы — презрения. Правильно сделал бритоголовый идиот, надев свою шапку на ишака, ибо это животное имеет более благоразумный вид, чем следующая за ним тварь в облике человека.
Магомед молчал. Шамиль продолжал возмущаться:
— Надо же дойти до такого состояния по собственной воле, выставить себя посмешищем, потерять честь, совесть. Будь моя власть, клянусь аллахом, выпорол бы обоих плетью до потери сознания.