Лихорадочно кипела работа в поднебесном гарнизоне имама. Трудились все от мала до велика. Но обороняться было нечем: всего четыре пушки, и те без колес. Немного боеприпасов и пороху. Зато было много камней. С утра до ночи их собирали женщины и дети, в том числе жены и дети имама. Их укладывали высокими пирамидами повсюду над обрывами и даже в недоступных местах. Камни уравнивались по силе с пушечными ядрами. Не было продовольствия. С первых дней имам и его люди довольствовались, как птицы, горсточками жареных зерен, съедобными травами и ягодами. Слишком мало было людей. Караульные посты ставились только на самых опасных, более доступных для врага участках. Люди стояли насмерть. Шамиль приготовился к обороне. Были подорваны все скалы, где представлялась малейшая возможность для подхода. Пороховыми взрывами были разрушены и загорожены все тропинки, вьющиеся вдоль Кара-Койсу. Завалы, каменные стены с бойницами, башни в два-три яруса поднимались на всех подступах к последней цитадели.
Имам с ранней зари до позднего вечера наблюдал за живым кольцом, сомкнувшимся вокруг подошвы Гуниба. В знак непримиримости и вызова с восходом солнца он посылал пять-шесть ядер в лагерь противника. В свою очередь осаждаемые, спрятавшись за естественными прикрытиями, старались всякий раз снять штуцерным огнем каждого, кто осмеливался показаться на гребне.
Врангель медлил со штурмом. Согласно приказу главнокомандующего он пытался начать переговоры с Шамилем, но тот отказывался категорически. Наконец 14 августа имам отправил Юнуса на встречу с парламентерами, которых возглавлял помощник командира дагестанского конного полка Али-Хан Гусейнов.
Вышедший на переговоры казначей заявил:
— Гуниб — гора высокая, на ней мы, над нами аллах, под горой вы, рукава засучены, лезвия оголены, начинайте.
Тогда Врангель снова послал на переговоры с имамом пленных — Хаджиява, Мухаммед-Тахира и слепого кулинского арабиста Магаму. С белым флагом, в сопровождении конвоя, они медленно шли по единственной тропе, которую зорко охраняла сотня мюридов. Конвоиры остановились внизу, трое поднялись на плато. Они хотели войти в башню, в которой был имам. К парламентерам вышел Инкау. Он сказал:
— Шамиль запретил пускать всякого, кто не захочет остаться с ним.
— Я останусь и умру здесь, — сказал слепой.
— Я тоже! — воскликнул Хаджияв, решительно шагнув в сторону башни.
— И я покидаю вас! — закричал Мухаммед-Тахир офицеру конвоя, оставшемуся внизу.
— Не имеете права! — воскликнул офицер, берясь за пистолет. Мюриды, обступившие парламентеров, выхватили кинжалы. Видя, что дело плохо, офицер вложил оружие в кобуру.