В это время Салих вбежал в саклю, где собрался последний совет рухнувшего имамата.
— Случилось несчастье!
Не успел он договорить, как все присутствующие, вскочив со своих мест, схватились за оружие.
— Нет, не гяуры, Али-Кади столкнул своего сына в пропасть — торопливо сообщил Салих, останавливая кинувшихся к дверям.
— Али-Кади… Своего сына Джабраила? — с удивлением и тревогой спросил Шамиль.
— Да, он, своими руками, я видел сам и другие видели.
— Несчастный старик, наверное, сошел с ума, — горестно произнес Юнус.
— Нет, я не потерял рассудка, как видите, владею собой!
Присутствующие обернулись к двери. У входа стоял высокий старик без папахи. Бритая голова его отливала вороненой сталью. Длинный крючкообразный нос почти касался седых усов, слившихся с белой бородой. Он как-то странно водил глазами, которые казались бело-розовыми от налитых кровью белков. Все в ожидании уставились на старого жителя Гуниба. Он начал медленно, резко отчеканивая слова:
— В нашем роду, небогатом, но известном в Аварии, все мужчины гордо носили папахи. Умели и женщины беречь честь. Трус становится жалким. Предатель — омерзительным. Я не мог перенести подлости своего сына. Это он помог подняться гяурам, сбросив канат вниз с восточных террас. Судите вы, и пусть судит небесный владыка отца, вынесшего сыну смертный приговор. Джабраил продал ту сотню героев, что пала у реки, продал вас, меня всего лишь за кисет красных червонцев. Я кинул презренные монеты вслед за ним, чтоб они не обжигали руки и не приносили несчастья другим.
Старик умолк. Ища сочувствия, подавленный горем, он озирался вокруг и вдруг съежился, пряча лицо. По коричневой морщинистой щеке скатилась скупая слеза и затерялась в сединах бороды.
— Соблазн — начало многих зол, недомыслие — причина бед… Не унаследовал сын твою силу воли и нашел гибель. — Шамиль, закрыв глаза, вспомнил своего сына Джамалуддина.
Наибы и приближенные тихо поднялись, разошлись. Вечерело. Шамиль встал.
— Пойдем, брат мой, посмотрим — может, в последний раз — на вечернее небо и беспокойную землю, — сказал он, обращаясь к Али-Кади.
Они пошли рядом в сторону дороги, ведущей вниз. Здесь среди молодых муртазагетов лежали на траве Гази-Магомед и Магомед-Шафи. Увидев отца, они встали, поднялись и остальные.
— Там веселятся, — сказал Гази-Магомед, показывая вытянутой рукой на множество пылающих костров. Снизу доносились громкие радостные и грустные мотивы солдатских песен. Костры тянулись полукольцом вокруг горы. Шамиль медленно пошел на обход остальных постов. Все дозорные были на местах. Остальные ждали восхода луны, чтобы приняться при свете за работу. А работы было много. Надо было как можно больше наносить камней и уложить их у самого края горками. Тропу на крутизне подъема решили преградить завалами и каменными стенами. Последнюю пушку с тремя испорченными надо было перетащить и поставить на самом видном месте над тропой. Усталые люди молчаливым взглядом провожали и встречали имама. Обойдя всех, Шамиль направился к мечети.