— Пойдем помолимся, в молитве — утешение, — сказал он Али-Кадию.
Поздно ночью вернулся имам домой. Гази-Магомед ждал его. Шамиль подошел, сел рядом.
— Отец, что будем делать? — спросил сын.
— Биться до конца, — ответил имам.
— А если, не дай аллах, мы не устоим, что станет с женами, детьми? — дрогнувшим голосом спросил Гази-Магомед.
— Я сам думал об этом и решил…
— Что ты решил, папа?
— Умертвить всех.
Гази-Магомед, вздрогнув, побледнел, но тьма скрыла растерянность и бледность бывшего наиба Караты.
— Это надо сделать, — сказал Шамиль.
— Кто может на это пойти?
— Ты! Магомед-Шафи слишком юн и слаб душой. Не волнуйся, тебе не придется вонзать в каждую грудь кинжал. Под стены дома подложишь порох. Женам и детям прикажешь войти, укрыться в доме и не выходить без позволения, затем сделаешь то, что надо сделать. И я с вами, двумя сыновьями, в руки им не дамся, не позволю надругаться над трупами нашими. В самую критическую минуту вы будете держаться рядом. Мы выйдем через подземный ход к обрыву над рекой. Младшего ты схватишь за одну руку, я — за другую. После того как подам знак — бросимся. Души покинут тела, река захоронит останки.
Шамиль говорил низким грудным голосом, тихо, спокойно, как будто читал предсмертную молитву. Сердце Гази-Магомеда сжалось, по телу поползли холодные мурашки. Смерть не пугала его, пугала разлука с любимой молодой женой Каримат. Будут ли они на этом свете еще вместе? Но он тут же отогнал расслабляющие мысли и ответил отцу:
— Я сделаю все, что ты велишь, и так, как ты прикажешь!
Имам верил Гази-Магомеду как самому себе. Больше того, сын иногда казался отцу жестче и тверже. Это оттого, говорил Шамиль сам себе, что Гази-Магомед недоучен, не умудрен знаниями.
— Сделать подкопы под стены дома и заложить порох нужно заранее, — сказал Гази-Магомед.
— Не спеши, это можно сделать и завтра. Решение мое еще не окончательное… Может быть, мне придется умереть одному. Ответственен за все один я перед богом и людьми. — Шамиль заговорил быстро. Он был не в силах скрыть внутреннее волнение при мысли о гибели всех родных и близких. — А может, тебе и Магомеду-Шафи лучше остаться с ними. Отрезок своего пути я прошел. То, что делал, делал по совести, для родины и народа. Душа моя не содрогнется на том свете, подходя к мосту Сират — тонкому, как волос, острому, как бритва, который переброшен через ад. Сам пророк мне протянет руку и не даст остановить Ризвану[63]. Пусть осмелятся так же пройти изменники, чья совесть черна, как погасшие угли. Путь им укажет Малик[64].
— Отец, раз в жизни позволь мне ослушаться. Если ты пожелаешь оставить меня с семьями, я откажусь, хочу принять смерть рядом с тобой.