Молча посмеивались ашильтинцы над старым Мугадом, доверившим торгашу-еврею помимо прочего добра шесть ишаков — целое состояние.
— Ну, бог помощь! Счастливой дороги, — сказал Мугад, прощаясь.
Юнус проводил Мардахая далеко за аул. У поворота дороги остановился, пожал руку, говоря:
— Предупреждаю, не обмани. Сейчас начало весны, к концу лета ты должен сделать все дела и вернуться с дочерью. Если за клятвенными словами и обещаниями затаил ложь, несдобровать тебе, не смотри на мою доброту и веселость. Когда моей душой овладевает гнев, я могу быть беспощадным, особенно в мщении за обман. Клянусь аллахом, в случае чего брошу все и найду тебя даже в преисподней. И не только тебя, но и тех, кто попадется из твоего рода, уничтожу, не потому, что мне жалко этих ишаков или вонючих шкур, а потому, что из-за тебя нас засмеют ашильтинцы.
— Юнус, не порти мне настроение угрозами и себя не терзай сомнениями, поверь, если даже мне суждено будет умереть там, я попрошу доставить труп мой в Ашильту.
Вернувшись домой, Юнус застал мать встревоженной.
— Что с тобой? — спросил он. — Может, беспокоишься, что доверили столько добра Мардахаю?
— Нет, сынок, — ответила Залму, — я бы пожертвовала вдвое больше ради того, чтобы ты остался дома.
— Но я ведь никуда не собираюсь…
— И слава богу, но в твое отсутствие приезжал гонец от Гази-Магомеда, сказал, чтобы ты немедленно ехал к месту сбора.
— Тогда надо собирать хурджины в дорогу.
Залму заплакала.
— У других по трое дома сидят, а моего единственного не оставляют в покое, душа изнывает, глаза на свет не глядят, когда ты уходишь в поход.
— Неужели, мама, тебе не было бы стыдно перед людьми, если б я, здоровый молодой мужчина, сидел на очаре, строгал палочки, тогда как мои сверстники прославляются в боях за веру?
— Ах, сынок, виновата ли я, что аллах создал мое сердце таким мягким по отношению к тебе? Есть женщины, у которых не выдавишь слезы, когда они провожают своих сыновей, а я слабая, как ни стараюсь, не могу удержаться. Тоска ложится камнем на сердце, все думаю, где ты находишься, на чем склоняешь голову в ночной мгле, и кусок застревает в горле, когда ем, думаю, не голоден ли ты, не настигла ли тебя вражеская пуля, не дай бог. Ой, беда, да и только!
Залму, глянув на сына любящими материнскими глазами, повторила:
— Я готова отказаться от всех благ земных, все грехи на душу взять, лишь бы ты был рядом.
— Успокойся, с твоим сыном ничего не случится. Молись за меня, аллах услышит твою молитву и отведет вражеский удар, а если что-нибудь случится, не плачь, наоборот, радуйся, зная, что душа сына отправилась в рай.