Мне не верилось, что с тех пор, как ее увезли из дома на «скорой», прошло меньше трех недель.
– Ну, готов? – нетерпеливо спросила Мардж.
Я влез в куртку и прихватил перчатки и шапку.
– Куда едем?
– Увидишь, – ответила она. – Идем, пока я не передумала.
Я по-прежнему был озадачен, но когда мы свернули на знакомую дорогу, вдруг понял, к какой цели мы движемся.
– Ты что, серьезно? – спросил я, когда она притормозила у ворот и заглушила двигатель.
– Конечно, – твердо заявила Мардж. – Это и есть твой рождественский подарок для меня.
Над нами высилась водонапорная башня – немыслимо, неизмеримо высокая.
– Подниматься на нее запрещено, – напомнил я.
– И всегда было запрещено. Но раньше нас это не останавливало.
– Мы были детьми, – возразил я.
– А теперь уже не дети. Ты готов? Надевай шапку и перчатки. Наверху наверняка ветрено.
– Мардж…
Она уставилась на меня в упор.
– Сейчас я еще могу забраться наверх, – произнесла она тоном, не допускавшим возражений. – А после очередной химии – вряд ли. Но пока я в состоянии и хочу, чтобы ты поднялся со мной.
Дожидаться ответа она не стала: вышла из машины и направилась к стальной наружной лестнице, а я в нерешительности остался на месте. К тому времени, как я вступил на лестницу, Мардж уже успела подняться на шесть футов. И мне, конечно, не осталось ничего другого, кроме как карабкаться следом за ней. Если она устанет, если ослабнет или у нее закружится голова, я должен быть рядом. Так что меня подгонял страх за Мардж.
Она была права: хотя через каждые двадцать футов ей приходилось останавливаться, чтобы отдышаться, она все равно продолжала двигаться вверх, все выше и выше. Сверху я видел крыши домов, ветер доносил до нас запах дыма из труб. Хорошо, что я надел перчатки – холод стальных перекладин лестницы ощущался даже сквозь них, руки коченели.
Когда мы добрались до самого верха, Мардж осторожно, мелкими шагами направилась к тому месту, где я застал ее в ту страшную ночь, еще во времена ее студенчества. Я быстро шагнул к ней, чтобы поддержать, если у нее закружится голова, и обнял покрепче.
– Ты, наверное, продрогла, – сказал я.
– Говори за себя, – парировала она. – Я специально надела теплое белье.
– Отлично, – кивнул я. – Тогда двигайся ближе, буду греться от тебя.
Она придвинулась, и некоторое время мы смотрели на наш район с высоты птичьего полета. К вечеру сильно похолодало, сверчки и лягушки умолкли, слышался только негромкий шум ветра и шелест веток. И дыхание Мардж, хриплое и натужное. Насколько сильны ее боли?
– Помню, как ты нашел меня здесь пьяной в стельку, – заговорила она. – Вообще-то об этой ночи я мало что помню, кроме того момента, когда ты вдруг появился передо мной.