Наконец Пимен сказал:
- От былого величия новгородского следа не осталось. Куда подевалось? А ведь был Господин Великий Новгород!
Иван Лукинич разговор не поддержал, а Пимен свое:
- Ты был посадником, боярин, аль у тебя душа не болит?
- Болит не болит, святитель, но помнить должен, все в руце Божией.
- Воистину! Надобно Бога молить и вины наши замаливать, тогда Господь помилует нас.
- Что можешь ты предложить?
- Виделся я с Богданом Есиповым и Лукой Федоровым, все бояре намерены бить челом великому князю Казимиру, чтоб он Новгород на себя взял.
Иван Лукинич прищурил один глаз:
- Святитель, а не ты ли непотребное говаривал о многих боярах великому князю Ивану?
Пимен дернулся, искривил рот:
- Ужели ты, бывший посадник, забыл, что и владыку Феофила в Чудов монастырь увезли и там в монахи постригли?
- Мне ли то забыть!
- Намедни повстречал Офанаса Остафьевича, он говорит: «Шлите к Казимиру верного человека, он его примет и услышит наши стенания».
- А не он ли, Офанас, первым присягнул Ивану Третьему?
- Под угрозой ту присягу принимали, и он, и я, и ты, Иван Лукинич. Весь Новгород. На казни нагляделись новгородцы, казнями сыты. Эвон, Марфу Исааковну всех владений лишили, все Поморье великие князья московские на себя взяли. А сколько она билась, добро наживала?
Иван Лукинич поддакнул:
- Не жалела себя Марфа, нам ли того не знать. Первой сына не пощадила, на войну с Москвой благословила, на смерть послала.
- А кто повинен, что владычный полк против Москвы меч не обнажил? Владыка Феофил! За то и наказание понес.
- Ты, Пимен, хорошо говоришь, но я не стану созывать бояр, чтоб сообща думать, как дальше жить.
- Я, Иван Лукинич, сам их оповещу. Но ты непременно приди. К голосу твоему бояре прислушиваются…
В один из воскресных дней Иван Третий призвал к себе сына и голосом, не терпящим возражения, сказал:
- Сыне, Иван, знаю, в какой раз тебя от дома отлучаю, но на то ты и великий князь. Ты и на Север ездил, и в Новгород, и в походе на Казань в стороне не остался, а ноне час настал в Тверь отправиться. С дядькой твоим, князем Михайлой, полюбовно уговориться, чтоб он на Москву не замахивался. Ужели крови взалкал?
- Добро, отец. Но почто ты так на князя Михаилу ожесточился?
Иван Третий встрепенулся, настороженно посмотрел на сына:
- Зачем говорить такое посмел? Я ведь его добром прошу не поступать наперекор Москве. Пора ему не о своем печься, об общем заботиться. А он ровно курица-наседка кудахчет вокруг выводка да еще норовит чужое зернышко ухватить.
- Не мыслит князь Михайло такого.
- Не перечь! - прикрикнул великий князь. - В тебе ноне ретивое взыграло. Кровь тверская выплеснулась.