Дождь не прекращался весь день и лишь к вечеру, когда Санька въезжал в Тверь, прекратился.
На княжьем дворе, едва он с коня сошел, появился дворецкий, невысокий рыжий боярин Самсон. Узнав, что Санька привез письмо для князя Михаила, пошел в хоромы. Но вскоре воротился и, взяв письмо, велел отроку отвести Саньку в поварню, согреться и обсушиться.
За ночь Санька отдохнул, а наутро появился дворецкий и сказал, что князь Михаил Борисович ответ писать не будет, велел изустно передать, что рождением внука доволен…
С тем Санька и покинул Тверь, а дорогой все думал, что великие князья московские таким ответом останутся недовольны. Иван Третий ждал от князя Михаила, что он городком каким либо сельцом внука одарит…
Переполошились новгородские бояре: такого в Великом Новгороде еще не бывало, чтобы владыка сакос, свою мантию, принародно скинул и в Москву отъехал.
- Быть беде! - говорили.
И она нагрянула к концу весны, когда сошли снега и открылись болота. В зелень оделись леса, и поднялась, ощетинилась рожь.
Прибыл в Новгород дьяк Щетинин, привез грамоту великих князей: ехать в Москву боярам Феофилу Захарьину, Луке Федорову, Офанасу Остафьевичу да Ивану Лукиничу.
Сошлись у бывшего посадника, недолго гадали, зачем зовут, верно, донос поступил. Бежать бы в Литву, да боязно: ну как не примет их Казимир? Вон как поступил он с боярином Иваном Кузьминым, когда тот со слугами в Литву подался. Казимир от него отвернулся, и пришлось боярину в Новгород ворочаться.
И порешили бояре, будь что будет, целовали крест друг за друга стоять и, усевшись в громоздкий рыдван, двинулись в Москву.
На разговоры их не тянуло, не на блины званы, сидели тесно. Офанас Остафьевич животом страдал, часто приходилось рыдван останавливать.
Иван Лукинич рядом с боярином Лукой сидел, нос от него воротил: дурно пахло от боярина.
А Феофил все товарищей уламывал в Литву свернуть. Иван Лукинич осадил его:
- Смолкни, Феофил. Ты в Литву тянешь, а забыл, что в Новгороде семейство свое оставил? Нет уж, чему быть, того не миновать. Снявши голову, по волосам не плачут.
У Торжка их встретил конный наряд дворян и сопровождал до самой Москвы. Офанас горько заметил:
- Только что не в железы закованы…
Так и добрались новгородские бояре до Москвы, здесь их принял пристав, в клеть посадил, проворчав:
- Знай сверчок свой шесток. Допрыгались, доигрались. Знатно же вас государь принимает.
А на вопрос Ивана Лукинича, доколь их держать в клети будут, ответил:
- Покуда государь не укажет.
Поначалу следствие повели не круто. Допросы снимал боярин Онуфрий, а дьяк Третьяк вел допросные листы. Каждое показание новгородцев записывал, а боярин Онуфрий вечером Ивану Третьему прочитывал.