– Не могла? Эллиот прав, все признаки были налицо. Она просто выставила меня дурой.
– И как хороший друг и хороший человек, который предпочитает думать о других хорошо, ты предпочла верить, что она может исправиться. Не твоя вина, что она не в состоянии этого сделать.
– А то, что я сказала Поузи…
– Поузи простит тебя. Ты не знала.
– Ох, надеюсь, ты прав. Это то, за что я должна извиниться лично… Некоторые вещи нельзя выразить в текстовых сообщениях.
– Так ты можешь хоть намекнуть мне, что это за секретный проект?
– Хорошая попытка сменить тему, – отвечаю я с легкой улыбкой. – Но если я расстроена, это не значит, что я стану выдавать тебе все свои секреты.
В притворном гневе Ной прижимает ладонь к груди.
– Moi[25]? Пытаюсь выпытать твои секреты?
– Обещаю, ты узнаешь, как только все будет готово.
– Ладно, я это переживу.
Я вздыхаю, и мы уютно сворачиваемся на диване. Фоном тихо бормочет DVD, старый фильм BBC о природе, который поставил Ной. Мы смотрим его, задумавшись. Моя голова покоится у него на груди, и я удивляюсь, как мы подходим друг другу.
– А как насчет тебя? – спрашиваю я, скользя взглядом по ряду музыкальных инструментов, расставленных в комнате.
– Хм-м? Ты о чем?
– Когда я услышу, над чем работал ты?
– Ты не единственная, кто может заставить остальных ждать.
– Да неужели?
– Нет, не могу устоять перед этим личиком. У меня есть кое-что особенное, над чем я работаю и чего тебе придется ждать, но пока я сыграю другую вещь.
Он идет к роялю, что застает меня врасплох, поскольку я никогда раньше не видела, как он играет на рояле. Ной усаживается, разминает пальцы. Затем начинает играть красивую мелодию, его руки летают над клавишами, как у опытного пианиста.
Когда он затягивает первые строчки, мне так удивительно снова слышать, как он поет вживую (я, конечно же, слушала его альбомы, пока самого его не было), что я забываю о словах. Но потом прислушиваюсь к ним и понимаю, что в песне поется о ком-то, кто чувствует, что он тонет, погружаясь в темное море. Песня печальная и медленная, но трогательная, и в конце она набирает силу эпическим крещендо.
И как только в воздухе между нами повисает последняя нота, я разражаюсь аплодисментами.
– Тебе нравится? – Ной смотрит с волнением, но не без удовольствия.
– Это невероятно! – восклицаю я.
– Я написал ее в самый темный период, когда попал в Брайтон, прервав тур, и музыка вроде как… текла прямо из меня. Но это должна была быть клавишная, а не гитарная музыка. Мне нужен был более торжественный, основательный звук. Я еще не посылал ее Фенелле.