Девушки, с которыми можно было бы по-свойски общаться и разговаривать про жизнь и литературу, были редкостью в моем тогдашнем окружении. Подружки моей сестры были для меня до сих пор или предметом влюбленности, или мне абсолютно безразличны. Так что мне было в новинку и к тому приятно иметь дело с юной дамой, не прибегая к ложному стеснению и разговаривая с ней на равных о том о сем. Помимо нашего равенства я чувствовал еще в ее голосе, ее речи и манере мышления что-то исконно женское, что меня грело и трогало.
С легким смущением я тем не менее заметил, как тихо и умело, не привлекая к себе внимания, Анна жила нашей жизнью, приспособившись к нашим обычаям и традициям. Ведь все мои друзья, которые приезжали к нам в гости во время моих каникул, всегда создавали нам некоторые сложности, привнося в наш дом нечто чужое; да я и сам был в первые дни после возвращения громче других и требовательнее, чем нужно.
Временами я поражался, как мало требовала Анна к себе внимания с моей стороны; во время разговора я даже допускал иногда грубость, видя, что это не задевает ее. Я невольно думал при этом о Хелене Курц! С ней даже в самом жарком споре мне приходилось выбирать самые осторожные и уважительные слова.
Между прочим Хелена несколько раз приходила к нам в эти дни и, казалось, полюбила подружку моей сестры. Однажды мы все вместе были приглашены дядей Маттеусом в его сад. Нас угощали кофе с пирожными, а потом вином из крыжовника, в перерывах мы играли в безобидные детские игры или чинно гуляли по садовым дорожкам, их образцовая чистота сама по себе взывала к примерному поведению.
Мне было как-то странно видеть Хелену и Анну вместе и одновременно разговаривать с ними обеими. С Хеленой Курц, которая опять выглядела сногсшибательно, я мог беседовать только о поверхностных вещах, но проделывал это в утонченных выражениях, тогда как с Анной разговаривал о самом интересном для меня без всякого напряжения и волнения. И хотя я был благодарен ей, и отдыхал душой в беседе с ней, и чувствовал себя уверенно, тем не менее постоянно косил глаза, посматривал на красотку, сидевшую в стороне, видеть которую было для меня счастьем, и я никак не мог насытиться ее видом.
Мой брат Фриц жутко скучал в этой компании. Наевшись пирожных, он предложил поиграть в более жесткие игры, одни ему просто не разрешили, а в другие играли недолго. Тогда он отвел меня в сторону и стал горько жаловаться на потерянное здесь время. А когда в ответ я пожал плечами, он напугал меня, признавшись, что в кармане у него лежит петарда, которую он собирался пустить во время обычного долгого прощания девушек. Только благодаря своим настойчивым просьбам мне удалось отговорить его от этой затеи. Тогда он отправился в самую отдаленную часть большого сада и лег под кусты крыжовника. А я совершил предательство по отношению к нему, посмеявшись со всеми другими над его ребячеством, хотя мне было его жалко, кроме того, я хорошо понимал его.