Пьеро рассказывал:
«В этот вечер мы много говорили о поцелуях и спорили о том, какой тип поцелуя приносит больше счастья. Ответ на этот вопрос могла дать только молодость; мы, люди в годах, утратили способность судить о разных вариантах поцелуев и попытках их опробовать и можем только при обсуждении столь важных вопросов обратиться к своим уже довольно туманным воспоминаниям. Из того, что сохранилось в моей скудной памяти, я могу рассказать вам историю двух поцелуев, каждый из которых кажется мне самым сладким и одновременно самым горьким в моей жизни.
Мне шел семнадцатый год, у моего отца еще был тогда загородный дом на южном склоне Тосканских Апеннин, где я провел большую часть моего детства, прежде всего переходное время от мальчишества к раннему отрочеству, которые сегодня — сможете вы это понять или нет — кажутся мне самыми прекрасными в моей жизни. Я бы давно посетил этот дом или приобрел его в собственность для спокойной старости, если бы он, на мое несчастье, не отошел как доля наследства к моему кузену, с которым я с детства был не ладах и который станет, между прочим, главным действующим лицом в моей истории.
Стояло чудесное, не очень жаркое лето, и мой отец проводил его со мной и тем самым кузеном, которого он пригласил погостить у нас, в этом небольшом загородном доме. Моей матери уже давно не было в живых. Отец был еще в самом соку, состоятельный благородный господин, являвшийся нам, юнцам, образцом для подражания в верховой езде, охоте, фехтовании и разных играх на вольном воздухе, в artibus vivendi et amandi[18]. Он двигался все еще очень легко, почти как юноша, был хорош собой и высок ростом и вскоре после тех месяцев женился второй раз.
Кузену, его звали Альвис, исполнилось тогда двадцать три, и он был, я должен это признать, красивый молодой человек. И не только из-за того, что имел хорошую стройную фигуру и его юное розовощекое лицо обрамляли красивые длинные локоны, но еще и потому, что движения его отличались элегантностью, на него приятно было смотреть, он являлся хорошим собеседником и умел петь, неплохо танцевать и уже тогда имел в нашей округе завидную репутацию любимца женщин. То, что мы терпеть не могли друг друга, имело свои основательные причины. Он относился ко мне с высокомерием или с невыносимым ироническим благоволением, и поскольку мой разум опережал в своем развитии мой возраст, эта пренебрежительная манера подобного обращения постоянно оскорбляла меня самым жестоким образом. А кроме того, будучи наблюдательным, я раскрыл некоторые его интриги и коварные замыслы, чем, в свою очередь, был ему неприятен. Несколько раз он пытался привлечь меня на свою сторону фальшивым дружеским жестом, но я не попался на эту удочку. Будь я чуть старше, немного умнее, поймал бы его путем удвоенной вежливости и воспитанности и вывел бы при удобном случае на чистую воду — успешных и избалованных так легко обвести вокруг пальца! Но хоть я и созрел для того, чтобы его ненавидеть, однако все еще оставался большим ребенком, чтобы уметь применять другое оружие, не только холодность и упорство, и вместо того, чтобы отправить назад его же стрелы, изящно мною отравленные, я пропускал их через свое бессильное возмущение, позволяя им вонзаться мне глубоко в тело. Мой отец, от которого не укрылась, конечно, наша обоюдная неприязнь, только смеялся над всем и поддразнивал нас. Он любил красивого и элегантного Альвиса, и мое враждебное отношение к нему не мешало отцу приглашать его вновь и вновь.