В последние летние каникулы, перед тем как стать студентом, я опять гостил у дядюшки, много болтал и хвастался, проявлял барские замашки и заметно подрос, как и полагается абитуриенту. Но вот однажды появился новый лесничий. Это был добрый и тихий человек, «немолодой и не совсем здоровый», нашедший подходящее для своего возраста местечко.
С первого взгляда было ясно, что он много говорить не будет. Он привез с собой добротную домашнюю утварь, поскольку был богатым человеком, а кроме того, великолепных собак, небольшую длиннохвостую лошадку вместе с изящной повозкой — и то и другое слишком хлипкое по характеру местности, — отличное ружье и новомодные английские рыболовные снасти — все очень симпатичное и чистенькое, свидетельствующее о достатке владельца. Все вместе это оставляло приятное и радостное ощущение. Но что еще сопутствовало этому впечатлению, так это присутствие его приемной дочери по имени Саломея, бросавшее на все остальное некоторую тень. Бог его знает, как это дикое дитя прибилось к этому серьезному и спокойному человеку! Она была как экзотический цветок — родня какого-то далекого кузена не то из Бразилии, не то с Огненной Земли, красавица, странная для наших мест и с какими-то особыми странными манерами.
Вам, конечно, хочется узнать, как она выглядела. Это не так-то просто описать — прежде всего это была вызывающая красота, экзотическая, по сути. Высокий рост, около двадцати лет, безупречно сформировавшаяся фигура, от макушки до пяток пышущая здоровьем и радующая глаз, — шея, плечи, руки и запястья были крепкими, коренастыми и при этом очень подвижными и не лишенными благородства. Волосы — густые, пышные, длинные, темно-русые — слегка курчавились вокруг лба, сзади забранные в большой пучок и проткнутые спицей. О ее лице я не склонен говорить много — оно было, пожалуй, полновато, а рот слишком большим, но оторваться от ее глаз было невозможно. Большие, золотисто-карие и слегка навыкате. Когда она, как обычно, смотрела перед собой и улыбалась, широко раскрыв глаза, это было похоже на предмет живописи, но если направляла взгляд на кого-то, это приводило в смущение. Она смотрела так открыто и беззаботно, почти разглядывая в упор или совершенно равнодушно, без всякого стеснения или девичьей скромности. Не то чтобы нагло, скорее как красивое животное, неуправляемое и бесхитростное.
И она так себя соответственно и вела. Если ей что-то нравилось или не нравилось, она не скрывала этого; если разговор казался ей скучным, она упорно молчала, тихо смотрела в сторону или глядела на собеседника с такой скучающей физиономией, что тому делалось стыдно.