Я спросил:
— Можно мне проводить вас домой?
— Я еще побуду тут, — сказала она. — Вы — нет?
— Нет, я ухожу.
— О, вы хотите оставить меня тут совершенно одну? А было бы так чудесно посидеть здесь еще чуть-чуть вместе и поболтать. Вы часто беседуете очень занимательно.
Я встал.
— Фрейлейн Саломея, — сказал я, — вы очень любезны, но мне нужно идти. У вас и без меня достаточно мужчин, чтобы играть ими.
Она звонко рассмеялась.
— Ну тогда адье! — крикнула она весело, и я пошел словно побитый.
Невозможно было добиться от этой девушки хоть одного серьезно сказанного слова. По дороге мне еще пришла в голову мысль принять ее хоть раз такой, какая она есть, вернуться и не упустить свой час. Но ее манера как бы унижаться и терять достоинство остановила меня, я устыдился своих мыслей и намерений. И потом, как бы я смог после этого говорить обо всем с Хансом?
Когда я пришел домой, Ханс ждал меня и тотчас же потащил к себе в комнату. То, о чем он говорил, было довольно ясно и понятно, но все равно смутило меня. Он был совершенно без ума от Саломеи, о бедной Берте речь уже не шла. Однако он понимал, что не может больше оставаться гостем в этом доме, и объявил, что уедет во второй половине дня. Все было четко и разумно, и я не мог ему возразить, только взял с него обещание честно сказать все Берте, прежде чем он сбежит от нее. И вот тут выяснилось самое главное. Так как Ханс по природе своей не терпел всяких темных и двусмысленных отношений между людьми, он хотел немедленно заручиться согласием Саломеи, взять с нее или с ее опекуна слово, поскольку он вряд ли получит когда-нибудь разрешение приехать сюда.
Тщетно пытался я уговорить его подождать. Он находился в запредельном возбуждении, и только позднее я понял, что его, вероятно, обостренное понимание чести требовало от него выйти из создавшейся запутанной и позорной для него ситуации любым путем победителем и оправдать свою небезгреховную страсть перед собой и людьми неким решительным поступком.
Я изо всех сил старался переубедить его. Я даже наговаривал на любимую мною самим Саломею, уверяя его, что ее любовь к нему не была настоящим чувством, а только мелким тщеславием, над чем она сейчас, возможно, всего лишь посмеется.
Все было напрасно, меня он не слушал. И принялся умолять пойти с ним в лесничество. И уже облачился в сюртук. Я испытывал странные чувства. Я должен был помочь ему посвататься к девушке, в которую был влюблен уже столько семестров подряд, пусть даже безнадежно.
Я сопротивлялся не на шутку. Но в конце концов уступил, поскольку Ханс был одержим чрезвычайной нечеловеческой страстью, словно в него вселился бес, против которого я оказался бессилен.