Мне необходимо было это знать, и поэтому я послал ей утром записку и ждал ее вечером после окончания работ, когда все рабочие ушли, за сараем с мраморными блоками. Она пришла поздно и очень нервничала.
— Зачем ты пришел? Достаточно. Отец дома.
— Нет, — возразил я, — сначала ты мне скажешь, что у тебя на сердце, все-все, иначе я не уйду.
Елена смотрела на меня спокойно, только была очень бледна, как белые мраморные плиты у ее ног.
— Не мучай меня, — едва прошептала она. — Я не могу тебе сказать, я не хочу говорить об этом. Только одно — уезжай, сегодня или завтра, и забудь все, что было. Я не могу тебе принадлежать.
Ей было зябко; несмотря на теплый июльский вечер, она дрожала от легкого ветерка. Вряд ли я когда-либо ощущал такую душевную боль, как в эти мгновения. Но я не мог так уйти.
— Скажи мне наконец все, — повторил я, — мне надо все знать.
Она посмотрела на меня — и во мне все сжалось от боли. Но мне не оставалось ничего другого.
— Говори, — потребовал я довольно грубо, — иначе я немедленно пойду в дом к твоему отцу.
Она невольно выпрямилась, и была, несмотря на бледность, в этих вечерних сумерках печальна, но необычайно прекрасна. Она заговорила бесстрастно и громче, чем до того.
— Ну так слушай. Я не свободна, и ты не можешь меня получить. Это место занято другим. Этого тебе достаточно?
— Нет, — сказал я, — этого недостаточно. Ты любишь этого другого? Больше, чем меня?
— О, что ты! — воскликнула она с жаром. — Нет-нет, я совсем его не люблю. Но я обещана ему, и с этим ничего не поделаешь.
— Почему нет? Тем более что ты его не любишь!
— Я тогда ничего не знала о тебе. Он понравился мне, любить я его не любила, но он порядочный человек, и я не знала никого другого. Поэтому и сказала «да», и теперь так должно и остаться.
— Вовсе нет, Елена. Ты можешь взять свое слово назад.
— Да, конечно. Но дело тут не в нем, а в отце. Ему я не могу отказать…
— Но позволь мне поговорить с ним…
— Ах ты, младенец! Ты что же, совсем ничего не понимаешь?..
Я посмотрел на нее. Она почти открыто смеялась.
— Я продана, моим отцом и по моему согласию, за деньги. Зимой — свадьба.
Она отвернулась, сделала несколько шагов и снова вернулась.
И сказала:
— Дорогой мой, наберись мужества! Тебе нельзя больше приходить, ты не можешь…
— И все только из-за денег? — Я не мог успокоиться.
Она пожала плечами.
— Разве в этом дело? Мой отец никогда не пойдет на попятную, он так же прочно связан словом, как и я. Ты не знаешь его! Если я подведу его — быть беде. Так что крепись, будь разумен, ты еще ребенок!
И потом ее вдруг как прорвало: