Беккер ходил взад и вперед и, похоже, забыл про меня. Я прислонился к перилам лестницы, ощущая вокруг чужие, бескровные лица, бросавшие на меня презрительные взгляды. Но вот Беккер снова прошел мимо меня, уронив:
— Идем! — И стал подниматься по лестнице до того места, где она делала поворот.
Там он сел на ступеньку, я сел рядом с ним, безжалостно сминая свой выходной костюм. На мгновение дом погрузился в полную тишину, а потом Беккер заговорил:
— Соберись с духом, юноша, и сцепи зубы. Елена Лампарт мертва, мы вытащили ее сегодня из ручья, там, внизу, где запруда… Молчи, ничего не говори! И не падай в обморок! Ты тут не единственный, кому это не доставляет удовольствия. Попробуй проявить себя настоящим мужчиной. Она лежит там, в комнате, и выглядит вновь красавицей, но когда мы ее вытащили — это было страшно, ох как было страшно…
Он замолчал и потряс головой.
— Молчи! Не произноси ни слова! Потом будет достаточно времени для речей. Меня это касается больше, чем тебя… Или… да нет, оставим это сейчас, я все скажу тебе завтра.
— Нет, — стал я его умолять, — Беккер, скажи мне сейчас! Я должен все знать.
— Ну, видишь ли. Комментарий и прочее всегда к твоим услугам. А сейчас я скажу только одно: я не хотел тебе зла и потому допустил, что ты повадился сюда бегать по поводу и без повода. Ведь никогда не знаешь, чем все может кончиться… Итак, я был помолвлен с Еленой. Правда, не публично, но…
В этот момент мне показалось, я сейчас встану и со всей силой ударю его в лицо. Он тоже это почувствовал.
— Так нельзя! — произнес он спокойно и посмотрел на меня. — Как я уже сказал, объясняться будем не здесь и в другое время.
Мы сидели молча. Как жуть с привидениями промелькнула передо мной вся история Елены и Беккера и моя собственная — мгновенно и с полной ясностью. Почему я не узнал обо всем раньше? Почему не догадался? Ведь было столько возможностей! Всего одно слово, намек, и я тихо и мирно ушел бы своей дорогой, а она не лежала бы там, где сейчас.
Я задыхался от гнева. Чувствовал: Беккер знал правду, догадывался, к чему все идет, и я понял, какая тяжесть давит его — ведь он в своей самоуверенности позволил мне поиграть и теперь осознавал, что большая часть вины лежит на нем. Но сейчас мне было важно выяснить еще одну вещь.
— Беккер, ты любил ее? Любил по-настоящему?
Он хотел что-то произнести, но голос ему отказал. Он только кивнул, потом еще и еще. И когда я увидел, как он кивает, увидел, как этому жесткому, с твердым характером человеку отказал голос и как на его помрачневшем лице напряглись и задвигались скулы, только тогда меня охватило безмерное горе.