— Ох, папик, просто отлегло от сердца, — вздохнула Таня.
— Ты подумала, чем заняться летом? Я беру отпуск в октябре, мама — в сентябре, чтобы помочь тебе справиться с младенцем в первые два месяца. Летом мы оба будем работать, а тебе одной куда-либо ехать рискованно.
— А я и не хочу никуда ехать. Буду с Петром Александровичем изучать немецкий…
— Зачем тебе это? — перебила ее мать.
— Чтобы знать немецкий — что тут непонятного?
— Так ведь можно и французский учить или испанский, — возразила Сашенька.
— Потому что Петр Александрович занимается немецким, и мне с ним будет и интересно, и полезно. Кстати, папику тоже не мешало бы присоединиться — Генрих же предложил тебе работу в Германии.
— Ну, знаешь, предложение еще не означает, что я готов и согласен. Бросать в Москве отделение, которое я по крупицам создавал, это не пустяк, я даже думать об этом не могу.
— Ты можешь вернуться через год или полгода, — напомнила Танька.
— Вопрос в том, что я найду по возвращении. Собственно, я не совсем понимаю, что мы обсуждаем — чем занять Татоше лето или как трудоустроить меня?
— Не кипятись, Митя, мы просто беседуем. — Сашенька боялась обострений, которые грозили возникнуть в связи с предстоящими событиями в семье. Потом обратилась к дочери: — Как же ты будешь мотаться к Петру Александровичу через всю Москву с пузиком?
— Ой, мам, я как-то пропустила эту деталь, — засмеялась Танька. — Так была озабочена реакцией своих однокурсников, что не подумала о Петре Александровиче. Вот уж кого мне не хотелось бы включать в число посвященных.
— Почему? Он мудрый человек, думаю, все поймет, — заметил Митя.
— Не знаю, не знаю… — засомневалась Сашенька, — мудрость мудростью, а все-таки он человек старых правил, старой морали…
— Я согласна с мамой, не нужно этого делать.
— Но когда-нибудь он же узнает, ведь мы не собираемся прекращать общение с ним. А возможно, он уже знает.
— Откуда? — удивилась Таня.
— Генрих мог обмолвиться, — невозмутимо обронил Митя.
— Генрих?! — взвилась Таня. — Кто ему сказал? Это вы! Вы! Кто вас просил? Зачем вы это сделали?
Сашенька и Митя пытались что-то сказать ей, но она не слушала, нервно металась по комнате и без остановки выкрикивала обвинения. Началась настоящая истерика.
Мите пришлось крикнуть, чтобы унять дочь:
— Да угомонись ты! Никто ни слова не говорил Генриху! Я просто предположил, что ты сама ему рассказала. Что тут особенного, он же наш друг.
— Ничего я ему не рассказывала! — снова крикнула Таня.
— Ну зачем же так кричать, Татоша? Я могу только повторить, что ни я, ни папа с Генрихом о твоей беременности вообще не говорили.