Второе письмо было от Мити. К нему он приложил стихи — конечно, собственного сочинения, хоть и неподписанные, у него такая манера.
После странного отсутствия Дмитрия на конференции в Мюнхене, куда Генрих специально приехал повидать его, повозить в свободные часы по Германии, показать музеи и выкроить денек, чтобы привезти его в Мейсен, как называют русские древний Майсен, хоть это и неблизкий путь, да еще и свою клинику продемонстрировать, писем от Дмитрия не было, не считая коротенького, полного намеков и загадочных фраз, которые Генрих так толком и не понял.
Он с жадностью бросился читать письмо, надеясь, что хоть оно содержит какие-то новости о семье, работе. Однако Митя был в своем репертуаре — ироничная загадочность, намеки и остроты, а единственно конкретная фраза повторялась в письме дважды: «Приедешь — все на месте узнаешь». Что ж, придется немного потерпеть.
Десять лет Генрих не приезжал в Россию. До этого десять лет прожил в Москве — шесть лет учебы в институте и четыре года на аспирантуру и защиту кандидатской диссертации. Получалось вроде бы равновесие, но на самом деле те, московские, десять лет перевесили все по своей насыщенности, по событиям, радости познавания подлинной русской культуры, включая поэзию, к которой приобщил его Митя. И еще ему здорово повезло с одиноким Петром Александровичем, у которого он снимал угол.
С ним его познакомил однокурсник, родители которого давно и близко знали эту семью. Собственно говоря, семьи-то как раз и не было: сын погиб в Афганистане, а жена вскоре умерла от горя и отчаяния. Петр Александрович, прошедший всю Отечественную войну, но сохранивший отменное здоровье, стал болеть, чахнуть и постепенно опускаться: то не заправит постель — зачем, если никто не приходит, а вечером нужно снова расстилать, — то не вымоет посуду, порой и мусор забудет или не захочет вынести, так и лежат полиэтиленовые пакеты, завязанные у горлышка какой-нибудь тряпочкой, пока кто-нибудь, нет-нет и заглянувший к старику, не прихватит их с собой, уходя. Старые друзья повымерли, те, кто еще жив, болели, к тому же, как назло, жили все в разных концах Москвы, так что захочешь повидаться, а возможности доехать друг до друга никакой — ни сил преодолеть городской транспорт, ни денег на такси. Дважды в неделю приходила милая женщина, социальный работник, приносила продукты — и на том спасибо.
Если бы Петра Александровича спросили, чего ему больше всего не хватает, он бы, не задумываясь, ответил — общения. Разумеется, он часто и подолгу разговаривал по телефону со старыми друзьями и знакомыми, но по живому общению — глаза в глаза, — к которому сызмальства привык в доброй, интеллигентной многодетной семье, тоска не утихала.