Во второй половине дня провели еще одно небольшое собрание, в придорожной деревне, где сразу записалась в колхоз почти половина хозяйств. Но Заруба сказал, что это ненадежно. Записываются они не впервые, а как только начальство уедет, те списки куда-то исчезают. Кто-то крадет. И опять собирают собрание, опять агитируют вступать. И так несколько раз подряд.
Вечером было решено провести собрание в большой залесской деревне Трикуны, чтобы и заночевать там. Школы в Трикунах не было, мужиков собрали в чьей-то большой избе, наприносили скамеек. Во главе стола село четверо: Заруба с Полиной и двое местных — председатель сельсовета и, наверно, учитель, молодой парень с бледным, чахоточным лицом. Этот выступал вторым, после председателя сельсовета, и такого нагнал на мужиков страху, что те притихли, словно в церкви, никто не смел кашлянуть. Выступающий пугал ГПУ, Сибирью, пролетарской диктатурой. Егор стоял на пороге, не снимая своей буденовки, ловя любопытные взгляды девчат. Держал себя независимо, по-взрослому, и не переставал любоваться Полиной. Та была в своем синем пальтишке; согревшись, сдвинула на затылок платок и выглядела издали, как ромашка, в обрамлении светлых, коротко подстриженных волос. Время от времени она бросала тайные взгляды на порог и незаметно для других, одними глазами улыбалась ему. Егор был счастлив. Лишь в глубине души что-то тревожно ныло, будто болело даже. И он догадывался, отчего болело, как только вспоминал наивную, простодушную Насточку. Но как можно было сравнивать Насточку с Полиной? Стоило послушать, как Полина выступает перед крестьянами, пожалуй, лучше, чем выступал Заруба. Тот будто играл на гармони — уверенно, басовито и сурово. Полина же словно играла на скрипке — тонко и сердечно, предельно убедительно, особенно когда обращалась к женщинам, обещая им счастливую долю. Слушая ее, всякому казалось, что он уже видит ту свою счастливую долю и вот-вот ее обретет. Для этого требовалось совсем немного — поскорее вступить в колхоз. После ее выступления деревенские женщины хлопали в ладоши, мужики, однако, сидели насупясь. У мужиков были свои заботы, и они упрямо держались собственного мнения.
Тем не менее колхоз в Трикунах организовали. Правда, вступили в него не все, даже не половина, но Заруба сказал, что важно начать. Начало же было положено, и поздно вечером они поехали в конец деревни к председателю ужинать. Там Егор устроил в хлеву коня, напоил теплым пойлом, задал корму, и когда вошел в дом, гости уже сидели за накрытым столом. Хозяин достал бутылку горькой, Заруба долго не церемонился, выпил стакан. Потом налили Полине. Та начала отказываться, ссылаясь на головную боль, и хозяин переставил ее стакан возчику. Егор вопросительно взглянул на Зарубу, тот кивнул: «Выпей, чтоб лучше спалось». Егор выпил. Когда начали закусывать, Полина вдруг попросила, чтобы налили и ей. Хозяин охотно налил полный стакан, из которого Полина отпила треть и закашлялась. «Закусывай, вот огурчик, капуста», — подсовывал ей закуску хозяин. «Не огуречиком — салом надо», — сдержанно сказал Заруба, и Егор, возле которого стояла миска с нарезанными ломтями сала, пододвинул ее Полине. Та с тайной благодарностью стрельнула в него заговорщическим взглядом.