Тетка рассказала, поправила на шее теплый платок, и Азевич не знал, что ей сказать. Пристрелить, наверно, следует такого пса. А может, и нет. Наверно, и собаки теперь такие, как люди, — покалеченные войной, бедолаги в бесприютной собачьей жизни.
— Что-то он к мужчинам недобрый. Как увидит где мужика, сразу шерсть дыбом. Наверно, дались ему мужчины. Особенно если в военном.
— Возможно.
Тетка принялась его кормить. Сначала супом из глиняной миски, из которой он зачерпнул три ложки и больше не смог. Потом заставила его выпить кружку теплого молока с медом. И он с огромным усилием выпил, хотя молоко опять не показалось ему вкусным. Он вконец устал от всей процедуры кормежки, лег на горох. Большой ломоть хлеба остался нетронутым на краю обвязанного марлей кувшина.
— А как же с хлебом у вас? — спросил Азевич. — Есть хлеб?
— Хлеб есть, — с удовлетворением в голосе ответила тетка. — Намолола на той неделе, испекла три буханки. Не то что в колхозе.
— Постой! — что-то припомнив, сказал Азевич. — А где намолола?
— Да в сенцах. На жорнах.
— А разве... жорны у вас не разбили?
— А, тогда! — догадалась тетка, что он имеет в виду. — Били. На три куска камень разбили. Лежали в крапиве. Да еще каждый день делали обход, проверяли, лежат ли там, куда бросили.
— Кто разбил? — сказал он и затаился, ожидая ответа.
— Да комсомольцы эти. И активисты. А мой Иван все равно молол. Смастерил такие обручи, составит камни и смелет ночью. А потом разберет и снова куски в крапиву. Там и лежат. Те придут, посмотрят, в тетрадке что-то пометят. Так и обходились, — тихонько засмеялась тетка, довольная своею с Иваном хитростью.
«Так и обходились! — подумал Азевич. — И теперь она кормит своим хлебом того, кто уничтожал жернова, бил камни. Или она не знает, не догадывается, кто он такой? Или не держит обиды на него и таких, как он? Недавних райкомовцев, комсомольцев, активистов? Что это за характер такой — незлобивый или безразличный к добру и злу? Что это — крестьянское, женское? Или национальное? Откуда это взялось, хорошо это или плохо? А вдруг эта незлобивость будет и по отношению к немцам? Покажется, что и немцы не хуже? Тем более что позволяют есть свой хлеб, который не позволяли есть большевики?»
— Я вам хлебца оставлю и молочка. А супчик подогрею и еще принесу. Пообедать. Так лежите, набирайтесь силы, — сказала она, вздохнула и пригорюнилась. — Может, и мой сынок где так лежит. Если живой. А может, и в земельке уже...
— Да нет, — попытался утешить ее Азевич. — Если молодой, так где-нибудь на фронте. Там все-таки Красная Армия, командование. Воевать будет.